Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Наутро после кофе Владимир Ильич пошел по делам, а днем у него было назначено свидание с тов. В. Слуцкой, которая должна была прийти ко мне. Владимир Ильич, вернувшись, раздраженно рассказывал, что Бебель принял его очень нелюбезно — «смотрел зверем», как выразился Владимир Ильич. По поводу Каутского Владимир Ильич отзывался весьма непочтительно и с возмущением говорил, что тот «суется» решать вопросы, абсолютно не будучи в состоянии разобраться в русских делах. Действительно, Каутский, совершенно не зная русского языка, не мог знать толком положения ни в России, ни в русской партии и был совсем некомпетентен, чтобы «соваться» со своими решениями.

Уехав из Берлина, Владимир Ильич решил предъявить Каутскому иск и взыскать с него деньги судом. Владимир Ильич письмом просил меня отыскать хорошего адвоката в Штутгарте — место издания журнала «Die Neue Zeit», редактировавшегося Каутским. У меня в Берлине никого знакомых из немцев не было, кроме самого Каутского. Тогда Владимир Ильич рекомендовал мне такой способ: подписаться на «Vossische Zeitung» — буржуазную газету, вроде старых «Русских ведомостей». У этой газеты есть, конечно, свой юрисконсульт из числа видных адвокатов; как подписчик газеты я получу право пойти к нему за советом, он отнесется ко мне не как к первому встречному с улицы и даст адрес хорошего адвоката в Штутгарте.

Я все это проделал, был у юрисконсульта «Фоссовой газеты» и, действительно, после разговора с ним получил от него требующийся адрес, который немедленно и был мною сообщен Владимиру Ильичу. Воспользовался ли Владимир Ильич штутгартским адвокатом, я не помню. Помню только, что им была выпущена статья на немецком языке, напечатанная отдельной листовкой, где излагались подробно все обстоятельства этого спора о деньгах.

Когда я весной 1912 года снова поехал в Россию, Владимир Ильич дал мне поручение непременно принять участие в выборах в IV Государственную думу и постараться провести депутата от рабочих, воспользовавшись тем, что в Казани выборщики — кадеты и черносотенцы — были почти одинаковы по численности. Попытка моя потерпела неудачу».

Когда финансовые дела партии шли не очень хорошо, это тут же отражалось на кошельке Ленина.

Большевик Федор Самойлов вспоминал:

«Однажды от Владимира Ильича из Австрии была получена мною телеграмма с просьбой выслать некоторую сумму денег, если возможно. Перед этим я получил из Петербурга мое думское жалование и послал Владимиру Ильичу телеграфом 500 франков. После этого совершенно неожиданно швейцарской полицией были арестованы некоторые имевшие со мной связь русские политэмигранты, а на другой день, когда я находился у одного из них и сидел на крылечке дачи, появились на велосипедах какие-то невиданные еще мною типы. Время от времени они подъезжали совсем близко к крылечку и самым бесцеремонным, наглым образом рассматривали меня. Это было очень подозрительно, но я не мог остановиться на мысли, что это были шпики. Такое предположение как-то не вязалось с моим тогдашним представлением о Швейцарии как о самой «демократической» стране.

Неожиданным для меня был и немотивированный арест ряда политэмигрантов. Я не допускал тогда, что в Швейцарии были возможны насилия над личностью граждан и тем более аресты «без объяснения причин».

Но факты оставались фактами. Передо мной были «родные» российские картины произвола и насилия. И авторитет «свободнейшей в мире швейцарской демократии» с этого момента в моих глазах сильно упал.

На другой день арестованные были освобождены, и с этого момента исчезли и следившие за мной пшики. Потом выяснилось, что мы были заподозрены ни больше ни меньше как в шпионаже в пользу России и что поводом для этого послужила моя переписка с Владимиром Ильичем; освобождению арестованных содействовал тогдашний бернский полицмейстер социал-демократ Сграген, объяснивший швейцарской полиции всю нелепость подобного обвинения политэмигрантов.

Дальше выяснилось, что собирались арестовать и меня, но не решились ввиду моего депутатского звания, опасаясь каких-либо «дипломатических осложнений» (им было невдомек, что партия, к которой я принадлежал, была заклятым врагом царизма и что поэтому из-за моего ареста никаких «дипломатических осложнений» получиться не могло).

Позднее стало известно» что Владимир Ильич посылки моей не получил. Ему только было сообщено» что «на его имя имеется почтовое отправление и что ему, как подданному воюющей с Австрией державы, оно выдано быть не может».

Во время пребывания Ленина и в Париже, и в Кракове деньги в партийную казну поступали нерегулярно и со скрипом, и «вождь мирового пролетариата» чувствовал немалые материальные затруднения.

Хорошо хоть как-то помогали из России родные.

Вот, например, что рассказывала в своих воспоминаниях его сестра Анна:

«Осенью 1911 года, в октябре — ноябре, мне удалось побывать за границей, и я провела недели две в Париже, у Владимира Ильича. Нашла, что он живет плохо в материальном отношении, питается недостаточно и, кроме того, сильно обносился. Я стала убеждать его пойти со мною на следующее утро в магазин, чтобы купить необходимое ему зимнее пальто. Но он категорически отказался, и я, уже не ожидая его, была удивлена, когда услышала из-под окна моей комнаты, выходившей во дворик, его оклик в условленный час. Оказалось, что Надя после моего ухода убедила его принять мое предложение. При покупке Владимир Ильич отказывался от всего более дорогого, и только убеждения приказчика, что одно пальто является «inuisable» («неизносимым»), заставили его остановиться на нем. Но тужурку, которую я считала тоже необходимой ему, он решительно отказался покупать.

Заметила я также в это посещение Владимира Ильича, что и настроение его было менее жизнерадостным, чем обычно. Как-то раз во время прогулки вдвоем он сказал: «Удастся ли еще дожить до следующей революции?» И вид у него был тогда печальный, похожий на ту фотографию, что была снята с него в 1895 году в охранке. Это было время тяжелой реакции, симптомы возрождения, как факты выхода «Звезды» и «Мысли», только еще намечались.

Выяснив условия посылок съестного из России за границу, я посылала ему в Париж мясное (ветчину, колбасы). По поводу домашней запеченной ветчины он выразился в одном не сохранившемся письме, что это «превосходная снедь», из чего можно было заключить о разнице между этим мясом и тем, которым ему приходилось питаться в Париже. В Австрию пересылка мясного не разрешалась, и поэтому по переезде его в Краков я посылала ему рыбное (икру, балык, сельди и т. п.) и сладкое, которое он сам, конспиративно от Надины, просил послать ей. Об этих «гостинцах» упоминают в «письмах от 1912 и 1913 годов и он, и Надежда Константиновна».