Шимон Перес - Робким мечтам здесь не место [litres]

Той же ночью я улетел домой, исполненный восторга. За прошедшие тридцать лет мы ни разу не оказывались настолько близки к миру с такими незначительными уступками.

Я позвонил Шамиру, как только приземлился, и мы договорились встретиться наедине после еженедельного заседания кабинета. Мы сели рядом, и я описал невероятные события предыдущего дня, подробно изложил беседу с королем и премьер-министром, а также показал документы, которые мы подготовили. Я зачитал их все, ожидая, что его лицо озарится такой же радостью. Однако он был спокоен, даже не шелохнулся. Шамир попросил прочитать документы снова, я так и сделал. Его лицо по-прежнему ничего не выражало. Он не ожидал такого прорыва, и вдруг мне стало ясно, что с самого начала он этого не хотел. Он дал добро на встречу, полагая, что инициатива обречена и что я – мечтатель и фантазер – был форменным дураком для подобной работы.

Участие в мирных переговорах похоже на работу пилота. Мать из страха за его безопасность хочет, чтобы он летал низко и медленно. Но именно так самолет и падает. Чтобы заключить мир, нужно летать высоко и на большой скорости – это единственный способ избежать катастрофы. По многолетнему опыту я знал последствия и того и другого. И теперь боялся, что Шамир хотел лишь одного – чтобы я не слишком преуспел.

Он попросил меня оставить документы у него, и это меня обеспокоило. Если их содержание выйдет за стены кабинета, это нарушит условие соглашения. Кроме того, я сказал, что будет лучше, если он как премьер-министр получит проект соглашений от американцев, ведь так он создаст видимость, что мы рассматриваем их предложение, а не продвигаем наше собственное. Ни эта, ни какая-либо другая тема нашего разговора, казалось, не интересовала Шамира, и я покинул его кабинет с болью в сердце. Неужели такой момент будет упущен? Готов ли человек, ставший премьер-министром всего несколько месяцев назад, дискредитировать наши договоренности?

Ответом на этот вопрос было «да», и в этом была трагедия. Не посоветовавшись со мной, он отправил министра Моше Аренса [175]в Вашингтон на встречу с Шульцем. Аренс разъяснил госсекретарю, что, если США представят проект мирного соглашения, Шамир расценит его как неуместное вмешательство в геополитические дела Израиля. Услышав это, Шульц решил, что веских оснований представлять проект соглашения нет. Зачем выходить на открытую дистанцию, если Шамир все заблокирует?

Я узнал о встрече с Шульцем и ее результатах постфактум. Это была пощечина лично мне и удар под дых стране, которую я любил. Бен-Гуриона не было почти пятнадцать лет, но я никогда не скучал по нему больше, чем в тот момент. Он бы с готовностью принял это достижение, а Шамир задушил его, прежде чем оно обрело дыхание. Я предпринял последнюю попытку спасти соглашение, умоляя Шульца пересмотреть позицию США. Но теперь, когда Шульц готов был действовать, стало ясно, что Хусейн закрыл дверь. Там, где я чувствовал глубокое разочарование, король увидел предательство. Он взял на себя большие риски и ничего не получил взамен. Ему больше не было резона продолжать переговоры. Лондонским договоренностям пришел конец. Какой это был сокрушительный удар по Государству Израиль и по нашим усилиям ради мира и сотрудничества с соседями!

Следующие пять лет были трудными для Израиля и палестинцев. Шамир и его партия «Ликуд» ничего не сделали для содействия мирному процессу, за исключением участия в международной конференции в Мадриде [176]. Тем временем на Западном берегу и в секторе Газа началось жестокое восстание, называемое первой интифадой [177], в результате чего улицы были залиты кровью, а страну охватили страх и разочарование. Шедевр, которым могло стать лондонское соглашение, был вытеснен бесчинствами насилия и уродствами войны. И все же мы упорствовали, как и положено лидерам, зная, что ни одна дверь не остается закрытой вечно, что совместными усилиями можно открыть даже самые тяжелые из них.

В 1992 г. эти усилия принесли плоды. Партия «Ликуд» потеряла власть, и лейбористы вновь взяли бразды правления. Ицхак Рабин и я вступили в борьбу за кресло премьер-министра. Мы знали, что наши результаты на внутрипартийных выборах будут примерно одинаковы, поэтому встретились перед голосованием и заключили сделку: кто бы ни был избран премьер-министром, второй получит должность министра иностранных дел. Конечно, мы были политическими соперниками, но верили в лидерские качества друг друга и в перспективы совместной работы. Мы походили на двух великих боксеров, союзников и одновременно соперников, с большим уважением относящихся друг к другу, даже если наши взгляды не совпадали, а такое случалось часто. Рабин был склонен к глубокому детальному анализу, предельно концентрировался на конкретных задачах. Мой взор всегда был обращен выше, к горизонту, и стремился дальше, за его пределы. Мы во многих отношениях были разными, но эти отличия делали нас обоих сильнее, умнее и мудрее. Со временем соперничество переросло в партнерство.

Когда подсчитали голоса, выяснилось, что победил Рабин. Трудно было не огорчаться, но передо мной стояли задачи, которые занимали меня гораздо больше, чем должность. Непросто убежать от своего эго, но я не раз видел, что величайшие достижения приходят в тот момент, когда мы осознаем, что значение стоящей перед нами задачи гораздо больше, чем ее формальное название. По окончании выборов я отправился к Рабину, чтобы поздравить его и предложить свою кандидатуру в качестве надежного партнера на ближайшее будущее.

– Если ты намерен трудиться во имя мира, у тебя не будет более верного друга, чем я, – сказал я Рабину, а следом предупредил: – Но если ты отвернешься от мира, у тебя не будет врага злее меня.

На мой взгляд, мы оказались в уникальных обстоятельствах. Распад Советского Союза в 1991 г. коренным образом изменил мировой порядок, серьезно повлияв на Ближний Восток. На протяжении почти всего существования нашего государства арабские соседи имели, казалось бы, неограниченный доступ к военной и политической поддержке СССР. С его крахом они внезапно лишились и того и другого, что изменило расклад сил в регионе.

В то же время разрушалось единство арабского мира: Ирак вторгся в Кувейт, а международная коалиция, в которую вошли арабские страны, подняла оружие против режима Саддама Хусейна. Возможность достичь мира вселяла осторожный оптимизм. Но поскольку «иорданский вариант» больше не обсуждался, мы оказались перед сложным вопросом: с кем Израиль должен вести переговоры?

Организация освобождения Палестины, может, и подходила на эту роль, но это было весьма сомнительным вариантом. Основанная в 1964 г., она стала сплоченной группой террористических организаций, которые объявляли и осуществляли чудовищные акты насилия в отношении израильских гражданских лиц и солдат в надежде добиться полного уничтожения Израиля. Более трех десятилетий ООП атаковала с баз на Западном берегу, в секторе Газа, Ливане, Иордании и Сирии, нанося удары по ни в чем не повинным людям вдали от поля боя. В 1970 г. они напали на школьный автобус, убив девять детей, четыре года спустя захватили школу и убили двадцать семь учеников и взрослых. Они стояли за угоном самолетов и захватом заложников в отелях, а также за жестоким убийством одиннадцати израильских олимпийцев в Мюнхене в 1972 г. Когда в 1987 г. началась первая интифада, ООП сыграла ведущую роль в организации и поощрении кровопролития. И все же, несмотря на насилие, которому, казалось, не было ни конца ни края, ООП оставалась главным представителем палестинского народа, обладавшим широкой поддержкой населения. Ее председатель Ясир Арафат [178], вероятно, был самым влиятельным человеком, с которым мы могли вести переговоры о мире, но в то же время террористом и убийцей детей. Представить, что мы сидим с ним за столом переговоров, для всех нас было невероятно трудно.