Шимон Перес - Робким мечтам здесь не место [litres]

Вместо этого я вернулся к делу мира, без Рабина, но с его духом в сердце. Второй этап переговоров с палестинцами еще не был завершен, а тем временем Ури Савир начал мирные переговоры (под моим руководством) с правительством Асада. Терроризм стал чудовищным препятствием на пути к миру, и потому я организовал международную конференцию в Шарм-эль-Шейхе, где мировые лидеры могли обсудить стратегии борьбы с этой угрозой. Для меня это было тяжкое время одиночества. Моя собственная партия была разочарована тем, что я не перенес выборы. Оппоненты ежедневно критиковали меня за миротворческую деятельность и требовали военных действий, которые уничтожили бы мирный процесс. ХАМАС и «Исламский джихад» все чаще организовывали атаки на израильских граждан. В начале 1996 г. в Израиле произошло пять страшных терактов, один за другим, каждый следующий ужаснее предыдущего.

Неделя, когда начались взрывы, была худшей в моей жизни. Я прибыл на место первого теракта в Иерусалиме, стоял перед изуродованным и обгоревшим автобусом, который несколькими часами ранее перевозил обычных людей по городскому маршруту № 18. Он выглядел как туша убитого зверя, покрытая стеклом, копотью и кровью. Я был слишком потрясен жуткой картиной, чтобы услышать, как собравшиеся освистывают меня. «Перес – убийца!» – крикнул кто-то. «Перес следующий!» – закричал другой. Я сказал Арафату, что терроризм душит перспективы мира, а тот заявил, что не в силах его остановить.

– Думаю, вы не понимаете, что поставлено на карту. Если вы не объедините свой народ под единой властью, – предупредил я, – у палестинцев никогда не будет государства.

Теракты продолжались: смертник в Ашкелоне, еще один во время Пурима в Тель-Авиве… Я приходил на каждое место, несмотря на возражения моей команды и службы безопасности. Я чувствовал, что обязан как премьер-министр быть там во имя тех, кто погиб и ранен, и во имя моей страны, которую мир должен был рассматривать как очаг стабильности и надежности, каким она всегда и была. Но когда я стоял там, в Тель-Авиве, столько лет служившем мне домом, и видел его улицы, сожженные и обагренные кровью в праздничный день, я понял, что, несмотря на мои надежды, условия для мира в краткосрочной перспективе становились все менее реалистичными. В мае того же года состоялись выборы, победу одержал Биньямин Нетаньяху – это стало для меня глубоко болезненным поражением. Он выиграл с перевесом менее тридцати тысяч голосов при почти трех миллионах проголосовавших, но этого хватило, чтобы к власти пришла партия «Ликуд» и глава, которую мы писали вместе с Рабином, была закончена.

В последующие годы еще предпринимались попытки заключить мир, однако обстоятельства этому отнюдь не способствовали. Со временем сила соглашений в Осло была истощена, а контуры новой реальности в значительной степени уничтожены. И все же их наследие живо. Мы не реализовали наши самые большие амбиции – не достигли прочного мира, но наша работа стала поворотным, определяющим моментом, заложившим основу грядущего мира. Именно благодаря этим усилиям мы пришли к решению о двух государствах – единственной формации, у которой есть реальный шанс на успех. Наши переговоры с палестинцами стали залогом создания блока сторонников урегулирования среди палестинцев во главе с Махмудом Аббасом. Без него был бы только ХАМАС. Благодаря переговорам мы смогли заложить основу и наметить контуры будущего соглашения. Признание палестинцами того факта, что диалог мы ведем о границах 1967 г., а не о границах 1947 г., само по себе стало революцией в мышлении. Без Осло мы не смогли бы открыть посольства и наладить отношения с бывшими врагами, не смогли бы заключить мир с Иорданией. Осло позволило нам направить государственные инвестиции в инфраструктуру и социальные программы. Открыло израильскую экономику для стран Ближнего Востока, что дало возможность нам подписать соглашения и установить партнерские отношения, которые способствовали нашему экономическому росту. Стоит помнить, что каждое следующее израильское правительство, даже те, которые не считали мир своим приоритетом, в итоге действовали в заданных нами рамках, признавая, что единственный способ положить конец порочному кругу насилия и терроризма – это мир, построенный усилиями двух государств, а не одного.

И все же по-прежнему в отношении мира много скепсиса – не только возможен ли он, но и насколько он желателен. На первый вопрос я отвечу: мир не только возможен, но и неизбежен. Оптимизм, который я испытываю, не только особенность моей личности, но и следствие истории. В конце концов, история – мощное противоядие от циничного взгляда на мир. Сколько раз она нас удивляла? Сколько раз приводила к реалиям, намного превосходившим наши мечты? Кто бы мог подумать, что всего через три года после Второй мировой войны Франция, Германия и Италия объединятся в союз? Сколько раз я слышал, как эксперты говорили нам, что прочный мир с Египтом и Иорданией невозможен? Сколько раз пессимисты качали головой при мысли о том, что среди палестинцев возникнет широкая группа, настроенная против террора?

Мы снова и снова видели, как невозможное становится реальностью. Было время, когда Лига арабских государств подписывалась под «Хартумской формулой» [208], известной как три «нет»: никогда не заключать мир с Израилем; никогда не признавать Израиль; никогда не вести переговоры с Израилем. Большинство людей, с которыми я работал на протяжении жизни, не представляли, что Лига арабских государств выступит с инициативой, опровергающей все эти три принципа. Они бы никогда не поверили, что арабские лидеры будут выступать за мир и против террора не только за рубежом, но и у себя дома или что палестинцы признают Израиль в границах 1967 г. И все же мир упрямо, настойчиво прокладывает себе дорогу, вопреки сомнениям экспертов.

Я верю в неизбежность мира, потому что понимаю его необходимость. Необходимость, пожалуй, самый сильный концепт из всех. Именно она заставила первопроходцев заселять и осваивать землю. Именно она подтолкнула их мыслить творчески – превратить солончаки в плодородную почву, а пустыню в обильную землю, приносящую плоды. Именно необходимость заставила Бен-Гуриона создать Армию обороны Израиля, чтобы защитить нас в момент максимальной уязвимости от неумолимо надвигающейся войны. Именно необходимость призвала руководство Израиля построить невозможное в Димоне и рисковать всем в Энтеббе. Точно так же необходимость мира приведет наконец – и полностью – к его осуществлению. Цена враждебности слишком высока.

Всем своим существом я верю в силу сионизма и в историческое решение Бен-Гуриона принять резолюцию ООН о разделе Палестины. Уже тогда он понимал: чтобы сохранить еврейский характер нашего государства, мы должны отстаивать свои ценности, а наши ценности в основе своей демократичны. Евреев учат, что все мы рождены по образу Божьему. Если верить этому принципу, еврейское государство должно принять демократию, которая требует полного равенства евреев и неевреев. В конце концов, демократия – это не только право каждого гражданина быть равным, но и равное право граждан быть разными. Будущее сионистского проекта зависит от нашего решения о двух государствах. Если Израиль откажется от этого, в итоге палестинцы примут решение о создании одного государства. И в этом опасность. Под давлением демографии перед нами встанет выбор: оставаться еврейским или оставаться демократическим. Но на самом деле это вообще не выбор. Потерять наше еврейское большинство – значит потерять нашу еврейскую идентичность. Отказаться от демократии – значит отказаться от наших еврейских ценностей. Мы должны придерживаться наших ценностей. Мы не отказывались от них даже перед печами и газовыми камерами. Мы жили как евреи и умирали как евреи и снова выросли как свободный еврейский народ. Мы выжили не для того, чтобы стать мимолетной тенью в истории, но во имя нового генезиса нации, нацеленной на тиккун олам , на то, чтобы сделать мир лучше.