Шимон Перес - Робким мечтам здесь не место [litres]

Движение к миру продолжалось. Мы провели несколько встреч с палестинцами, как и предусматривала Декларация принципов. В мае 1994 г. мы подписали соглашение о Газе и Иерихоне [203], в рамках которого среди прочего была создана Палестинская администрация. Через два месяца Арафат вернулся в Газу, где был избран первым президентом Палестинской национальной администрации. В сентябре 1995 г. мы подписали временное соглашение с палестинцами, известное как «Осло-2» [204], расширившее палестинское самоуправление на Западном берегу, а в мае 1996 г. должны были начаться переговоры об окончательном урегулировании.

Несмотря на наши успехи, настроения в Израиле становились все мрачнее. Желая добиться мирного соглашения с израильтянами, Палестинская администрация нажила немало врагов в лице радикальных террористических организаций, которые отвергали любые мирные переговоры с Израилем. ХАМАС и «Исламский джихад», чьи лидеры были взбешены одной перспективой любого израильско-палестинского соглашения, стремились остановить мирный процесс, устраивая бесконечные акты чудовищного насилия, в том числе отправляя террористов-смертников взрываться в автобусах и в многолюдные районы крупных городов. Эти атаки были непосредственно нацелены на гражданское население. Палестинское руководство ничего не сделало, чтобы прекратить нападения; в некоторых случаях оно даже помогало координировать их. Взрывы произошли в апреле 1994 г., в октябре и ноябре, затем в январе, апреле и августе 1995 г. Коалиция израильтян, потерявших надежду на мир, ширилась и всё чаще призывала к силовому ответу. Во время протестов и демонстраций люди скандировали «Смерть арабам» и «Смерть Арафату»; лозунги эхом разносились по улицам: протестующие требовали не точечных ударов возмездия, а войны.

Эти обстоятельства стали большим испытанием для лидерства (моего и Рабина). Надежда, зародившаяся в Осло, постепенно угасала, ослабевая в глазах одних и умирая для других. На улицах гибли женщины и дети, а мы тем не менее вели переговоры и продолжали работать с той группой палестинцев, которая осознавала необходимость мира. Мы не могли оставить это: мы уже далеко продвинулись и взяли на себя обязательства перед детьми Израиля и перед теми, кто еще не родился. И поэтому мы продолжали работу, понимая, что если потеряем власть, то лишь потому, что мы отстаивали еврейские ценности даже перед лицом невероятных трудностей.

После стольких лет соперничества и партнерства мое уважение к Рабину перешло в подлинное восхищение им. Мы оба стали мишенями для мерзких нападок не только в СМИ, но и на улицах. Противники одевали наши чучела в нацистскую форму и сжигали. Однажды они промаршировали по улицам с гробом, предназначенным Рабину. Это было ужасно.

Мне рассказали об одном особенно шокирующем моменте. Рабин проходил мимо Института Вингейта [205]в городе Нетании, расположенном между Хайфой и Тель-Авивом. Собравшаяся толпа начала выкрикивать отвратительные вещи, ругаться и вопить, даже плевать в премьер-министра. Рабин не изменил ни своего шага, ни выражения лица; он прошел мимо всего этого с высоко поднятой головой, демонстрируя убежденность и сосредоточенность человека, слишком занятого делами, чтобы поддаваться столь гнусным выходкам. В те мрачные дни он проявил необычайное мужество, отказавшись отступать, несмотря на цену, которую пришлось заплатить лично ему. В последующие месяцы я ни разу не видел, чтобы он отменил встречу или появление на публике, – он никогда не пасовал перед чужой ненавистью. Он просто продолжал работу.

Поскольку насилие у нас дома лишало мирный процесс поддержки, Рабин опасался, что выборы мы, скорее всего, проиграем. Понимая, что мы должны вернуть утраченный энтузиазм в отношении мира и приглушить сползание к войне, я предложил провести масштабный митинг, который покажет израильскому народу, что голоса за мир, хотя и заглушаются яростными выкриками со стороны оппозиции, не смолкли. Я действительно верил, что мирный митинг способен привлечь тех, кто боится высказаться, и породит энергию надежды, которая отзовется по всей стране. Это могло убедить людей вновь поверить в прекрасное будущее, к которому мы стремились.

Рабин был обеспокоен этой идеей.

– Шимон, а что, если это обернется провалом? – спросил он поздним вечером через несколько дней после того, как мы впервые обсудили такую возможность. – Что, если люди не придут?

– Они придут, – пообещал я.

Мы с Рабином прибыли на митинг 4 ноября 1995 г. и увидели картину, превосходящую наши самые смелые ожидания. Он был ошеломлен, встретив на площади Царей Израиля более ста тысяч человек, собравшихся ради мира.

– Это прекрасно, – сказал он, когда мы заняли свои места на балконе муниципалитета. Именно там нас настигло крещендо аплодисментов. В бассейне внизу на площади прыгали и плескались молодые израильтяне, они улыбались и танцевали – это было великолепным напоминанием о том, за что мы боролись: не за наше будущее, а за будущее для них.

Рабин оказался застигнут врасплох. Возможно, это был самый счастливый день его жизни. За столько десятилетий совместной работы я никогда не слышал, чтобы он пел. А тут он вдруг запел «Шир ля-шалом» [206] – «Песню мира» из сборника песен, который держал в руке. Даже на пике наших величайших достижений Рабин никогда не обнимал меня, а сейчас внезапно сделал это.

Когда время, отмеренное нам для мероприятия, подошло к концу, мы собрались уходить. Мы должны были спуститься все вместе, как вдруг к нам подошли сотрудники разведки. У них имелась достоверная информация о готовящемся на нас покушении, и в целях безопасности они хотели изменить наш маршрут. Разведка предполагала, что нападавший будет арабом, никто не мог вообразить убийцу-еврея. Когда мы были готовы ехать, они попросили нас выйти к машинам по отдельности. Не в первый раз слышали мы подобное предупреждение и привыкли сохранять спокойствие в таких обстоятельствах.

Наши охранники вернулись через несколько минут и сообщили, что машины готовы и ждут внизу. Они хотели, чтобы первым вышел я, а за мной Рабин. Прежде чем спуститься по лестнице, я подошел к Рабину. Он был счастлив, как ребенок. Я сказал, что должен уйти первым и с нетерпением жду завтрашнего разговора об этом триумфе. Он еще раз обнял меня.

– Спасибо, Шимон. Спасибо.

Я начал спускаться по ступенькам, вокруг эхом разносились радостные возгласы. Прежде чем сесть в машину, я оглянулся и увидел, как Рабин идет по лестнице примерно в ста футах позади меня. Мой охранник открыл дверцу, и, когда я наклонился, чтобы нырнуть на сиденье, услышал звук, который до сих пор будит меня по ночам годы спустя, – звук быстро следовавших один за другим трех выстрелов.