Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

Хотя, как уже говорилось, в то время не имелось каких-либо серьезных вопросов, требующих переговоров между японским посольством и американскими властями, одна возникшая проблема - а именно, проблема Пакта Келлога-Бриана -оказалось важной не только для Японии и Соединенных Штатов, но и для всего мира. Поскольку официальная нота государственного секретаря Келлога с рекомендацией заключить этот пакт была получена посольством незадолго до возвращения посла Мацудайра, поверенный в делах Савада получил и выполнил инструкцию о том, чтобы обратиться к американцам с просьбой изменить в тексте фразу "от имени наших народов торжественно провозгласить". Первое предложение, об изъятии слов "от имени наших народов", было отвергнуто. Второе предложение, о замене слов "от имени" на "от лица" было также отклонено ввиду однозначности этих двух выражений, и в конце концов японский представитель подписал пакт в его первоначально предложенном виде.

Впоследствии этот вопрос вызвал горячие споры на заседании Тайного Совета, и, в соответствии с его решением, при ратификации пакта была сделана оговорка. Выражение "от имени наших народов" совершенно очевидно отражало демократическую идеологию и, следовательно, вступало в противоречие с японской конституцией. Любая уловка в целях элиминирования этого противоречия, вне всякого сомнения, не могла быть бы ничем иным, как паллиативом. Однако Соединенные Штаты не принимали в расчет конституционное значение указанного выражения в Японии. Общественное мнение США, как это показали драмы на тему о падении европейских династий после первой мировой войны, отрицательно относилось к монархической форме правления и рассматривало ее как пережиток прошлого. Так же и в случае с пактом Келлога-Бриана, Соединенные Штаты не пытались понять позицию Японии, считая ее конституционную систему институтом, довольно точно воплощающим концепцию "божественного права королей". Эта история очень помогла мне впоследствии, когда накануне окончания Тихоокеанской войны я должен был заниматься вопросом о пределах наших требований в связи с сохранением национального государственного устройства Японии.

После подписания пакта в Париже и его обнародования в августе 1928 года в Японии подняли вопрос о противоречии между терминологией пакта и конституцией страны. Очевидно, чиновники министерства иностранных дел не поставили в известность бывшего министра иностранных дел Утида, который отправился в Европу на подписание пакта, о переговорах с Соединенными Штатами в связи с формулировками данного документа. Об этом граф Утида рассказал мне в Нью-Йорке, когда он возвращался из Европы, и я по указанию министра иностранных дел встретился с ним, чтобы рассказать об осложнениях, возникших в Токио в связи с этим вопросом, и о пожелании министра, который советовал графу Утида воздерживаться от заявлений для прессы. Несомненно, одна из причин осложнений заключалась в неумелом ведении этого дела на рабочем уровне, что нередко было свойственно некоторым подразделениям министерства иностранных дел. После заключения Лондонского договора 1930 года возникли сильнейшие разногласия, которые привели к убийству премьера Хамагути, инциденту 15 мая 1932 года и еще более усилили крен Японии вправо. А одна из причин этих разногласий заключалась в том, что все вопросы, связанные с Лондонским договором, решались без должной координации между министерством иностранных дел и Генеральным штабом ВМФ. Опыт тех лет должен послужить для министерства иностранных дел хорошим уроком.

После того, как токийские страсти по поводу пакта Келлога-Бриана несколько поостыли, я вернулся на родину. Однако прежде чем завершить главу о работе в Вашингтоне, мне хотелось бы особо упомянуть проблему сухого закона. Этот чисто внутренний вопрос, тем не менее, заинтересовал меня как общая социальная проблема. Сухой закон не был до конца последовательным, ибо, наказывая продавца алкоголя, оставлял безнаказанным его потребителя. У дипломатов, естественно, никаких проблем не возникало, ибо они получали импортные напитки для личного потребления и официальных нужд. Ну, а в США тайное производство и контрабанда алкогольных напитков приобрели гигантский размах. По всей стране процветала тайная торговля спиртными напитками, и молодежь поддавалась искушению из любопытства или тщеславия. Американцы, казалось, не слишком заботились о соблюдении закона. Сам он изначально был временной мерой военных лет, но влияние сторонников запрета, которые требовали установить его на вечные времена, пересилило противников. Тем не менее вредные последствия закона накапливались, и, в конце концов, он был отменен Двадцатой поправкой к конституции в 1933 году.

Наблюдая отношение к законодательному запрету спиртного, я пришел к выводу, что введение любого неосуществимого юридического акта, какие бы высокие идеалы ни лежали в его основе, рано или поздно нанесет ущерб власти закона и подорвет у народа дух законопослушания. Иначе говоря, если тот или иной социальный институт не соответствует нравственному уровню нации и потому не может быть реализован, то, преследуя даже самые прекрасные идеалы, он принесет этой нации больше зла, чем добра. Реформа социальной структуры должна идти в ногу с совершенствованием общественной морали, и именно здесь пролегают границы законодательства. Не следует стремиться к социальному совершенствованию посредством законодательных мер. Напротив, совершенствование морали должно упреждать или, по крайней мере. сопровождать законодательные меры.

Сухой закон напомнил мне об общеизвестной тактике коммунистов, которая предполагает сначала путем насильственной революции установить диктатуру пролетариата, а затем с помощью полученной таким образом власти, совершенствовать социальную структуру. Разумеется, работа в интересах совершенствования человеческого общества чрезвычайно важна, и при этом не следует просто цепляться за старую систему. Однако, как свидетельствуют пример Французской революции и многие другие примеры, революционные меры, нацеленные на достижение социальной утопии, не могут достичь успеха, а если и достигают, то успех этот оказывается кратковременным, если только такие меры не сопровождаются нравственным и социальным совершенствованием человека. Разумеется, даже при провале революции послереволюционная ситуация наверняка будет ближе к идеалу, чем ситуация предреволюционная. Однако не лучше ли помочь людям понять ту же цель и выйти на нее без обращения к насильственной революции, коль скоро она способна сделать так мало? Я пришел к выводу, что прогресс должен достигаться просвещением, а не насилием.