Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

В мае 1929 году я покинул Вашингтон и, переночевав в Новом Орлеане, пересек по “Закатному маршруту” юг Соединенных Штатов. Проехав через Лос-Анджелес, я добрался до Сан-Франциско, сел там на пароход, переплыл через Тихий океан и высадился в Иокогама.

Мое прибытие в Иокогама совпало с отставкой Кабинета Танака. Причиной отставки послужило не только противодействие Тайного Совета ратификации Пакта Келлога-Бриана, но и внутренние разногласия в связи со смертью Чжан Цзо-линя. На смену Кабинету Танака пришел Кабинет партии “Минсэйто” во главе с премьером Хамагути, и портфель министра иностранных дел принял барон Сидэхара. Поэтому по возращении в Японию я представил отчет именно ему. Заместитель министра Ёсида Сигэру предложил мне должность советника нашего посольства в Германии, и я принял его предложение, ибо мне было интересно по прошествии нескольких лет отправиться в Европу, ознакомиться с тамошней ситуацией, а также на основе наблюдений, сделанных в Америке за последние несколько лет, провести сравнительный анализ европейской и американской цивилизаций. Однако, поскольку я до отъезда посетил Маньчжурию, а к новому месту службы добирался через Индийский океан, то в Берлин я прибыл лишь через шесть месяцев, описанию которых и посвящается данная глава.

Принимая новое назначение, я не преминул заметить, что практическое отсутствие возможностей совершать поездки по своей стране вредно сказывается на работе сотрудников министерства иностранных дел, и получил разрешение руководства посетить Хоккайдо. Однако стоило мне вернуться с юга острова Кюсю, где я навещал родителей, министр и заместитель министра приказали мне выехать в Харбин. Ввиду организованного властями трех восточных провинций налета на Генеральное консульство России там складывалась весьма напряженная ситуация. Я получил задание ознакомиться с положением дел и помочь нашему генеральному консулу в поисках решения. Поэтому пришлось немедленно покинуть Токио. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я был в Корее и Маньчжурии, и мне было крайне интересно посмотреть, какие перемены произошли за это время.

Разнообразные сооружения в Корее и в районах, прилегавших к Южно-Маньчжурской железной дороге, были вполне современными. Существенный прогресс был налицо. Однако китайско-японские раздоры в различных уголках Маньчжурии меня удивили. Ведь пятнадцать лет тому назад, когда я был в Мукдене, между китайцами и японцами как на официальном, так и на бытовом уровне царили такие дружественные отношения! Теперь же от них не осталось и следа, и старые знакомые предпочитали не встречаться со мной днем, а приходить ко мне в гостиницу только поздно вечером. Находившиеся в Маньчжурии японцы, за исключением старожилов, говорили о невозможности ладить с режимом Чжан Сюэляна, который проявлял по отношению к ним все более сильное высокомерие. Разумеется, в то время, вскоре после убийства Чжан Цзолиня, Чжан Сюэлян решительно отказывался сотрудничать с японцами и энергично стремился вернуть предоставленные ранее концессии, в связи с чем японцы стали испытывать большие трудности в своей экономической деятельности. Конфронтация между японцами и китайцами достигла опасной черты.

Расспросив о ситуации генерального консула Хаяси и своих знакомых японцев и китайцев в Мукдене, я отправился в Харбин выполнять данное мне поручение. Прежде всего я попросил генерала Чжан Цинхуэя (впоследствии он стал премьером Маньчжоу-го) ознакомить меня с фактами, связанными с китайским налетом на Генеральное консульство России, но узнать что-либо от него мне не удалось. Тогда я стал расспрашивать консульских работников о том, как был произведен налет и какую позицию в данном вопросе заняли русские. Многие связывали этот инцидент с попытками трех восточных провинций вернуть себе концессии, но никто не предвидел, что русские прибегнут к силе.

Я ежедневно наведывался в Генеральное консульство за докладами о позиции русских и китайцев и одновременно старался собирать информацию из упомянутых выше источников. Однако ничто не указывало на намерение СССР предпринять какие-либо действия, и дни проходили за днями в полном спокойствии. Поэтому каждый день я посвящал послеобеденное время осмотру Харбина, его окрестностей и реки Сунгари. Так прошли три недели. Для человека, который привык к активной жизни, проводить время там, где ничего не происходит, было невыносимо, и я выехал из Харбина на юг, сообщив в Токио, что никаких признаков надвигающихся событий не наблюдается и что даже при возможности некоторых осложнений дело едва ли примет серьезный оборот. Я отправился на юг еще и потому, что считал японо-китайские отношения в Южной Маньчжурии вопросом гораздо более серьезным, чем российско-китайская стычка в Северной Маньчжурии. В Чанчуне консул Нагаи рассказал мне о серьезности ситуации и о своих опасениях по поводу вооруженного столкновения, которое, по его мнению, могло произойти в любую минуту. Положение в Мукдене показалось мне еще более тревожным. Поэтому я проследовал дальше на юг, чтобы побеседовать в Порт-Артуре с главнокомандующим Квантунской армией генералом Хата. По пути, в Дайрене, я видел, как китайцы лишают японцев коммерческих прав.

Поскольку в тот период, когда я усердно трудился над урегулированием последствий Сибирской экспедиции, генерал-лейтенант Хата был директором Бюро по военным делам, а позднее заместителем военного министра, мне часто приходилось обращаться к нему с различными жалобами, и я хорошо знал этого человека. Поэтому я откровенно изложил ему свои впечатления от поездки по Маньчжурии и добавил, что, если ситуация будет пущена на самотек, то рано или поздно японо-китайское столкновение станет неизбежным. Если Япония действительно намерена избежать такого столкновения и следовать дальше курсом мирного развития, ей следует безотлагательно начать переговоры о решении различных проблем с китайцами. Поскольку в*данный момент Чжан Сюэлян не желает иметь дело с нашим Генеральным консульством в Мукдене и крайне возмущен в связи со смертью своего отца Чжан Цзолиня, то для начала переговоров необходимо, чтобы главнокомандуюший Квантунской армией, которого Чжан Сюэлян ненавидит и страшно боится, сделался его другом и наставником.

В ответ генерал Хата со всей определенностью заявил, что его политика неизменно преследует цели развития дружественных отношений между Японией и Китаем и что он немедленно отправится в Мукден и постарается достичь примирения с Чжаном. Расставаясь с генералом, я испытывал удовлетворение от того, что мои рекомендации столь быстро принесли плоды. Однако вскоре, находясь на пути в Европу, я получил сообщение о смерти Хата. Вспомнив нашу последнюю встречу, я пожалел об утрате генерала, которого я считал весьма подходящим кандидатом на должность военного министра в будущем. Как мне довелось узнать впоследствии, по возвращении в Токио, вскоре после моего визита генерал поехал в Мукден, посетил там Чжан Сюэляна и сразу же после этой встречи заболел и скоропостижно скончался, что породило слухи о его отравлении. Если это было действительно так. то мне тем более приходится сожалеть, ибо визит генерала к Чжану состоялся по моей рекомендации.