Мэри Трамп - Слишком много и всегда недостаточно

После подачи первого блюда я решила поискать Мэриэнн. Пока я пробиралась между столами, на сцену вышел Дональд, чтобы сказать свой тост. Если бы я не знала, о ком он говорит, то подумала бы, что идет речь о дочери его секретарши.

Я заметила Мэриэнн и остановилась. Фрица и меня пригласили на свадьбу Иванки без одобрения Мэриэнн. Она меня не видела, пока я не оказалась прямо перед ней.

«Привет, тетя Мэриэнн».

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто я. «Мэри». Она не улыбнулась. «Как поживаешь?» – с каменным выражением лица спросила она.

«Все отлично. Моей дочери только что исполнилось восемь и…»

«Не знала, что у тебя есть дочь».

Конечно, она не знала ни того, что у меня есть дочь, ни того, что я воспитывала ее с женщиной, с которой вступила в брак после похорон деда, а затем развелась, ни того, что я получила степень доктора клинической психологии. Но она вела себя так, как будто отсутствие этих знаний ее оскорбляет. Остаток нашего короткого разговора прошел так же напряженно. Она упомянула о том, что Ивана пропустила девичник Иванки, но шепотом добавила, что не может обсуждать почему.

Я удалилась к своему столу, а когда поняла, что вегетарианское блюдо, которое я заказала, не принесли, я попросила вместо него мартини. Сойдут и оливки.

Некоторое время спустя я увидела, что к нам направляется Мэриэнн, да с таким решительным видом, как будто выполняет боевое задание. Она сразу подошла к моему брату и сказала: «Нам нужно переговорить по нашему больному вопросу». Затем, указав на меня, добавила: «Нам троим».

Через пару недель после свадьбы Иванки и Джареда мы с Фрицем встретились с Мэриэнн и Робертом в ее квартире на улице Upper East Side. Я не очень поняла, почему там оказался Роб, но решила, что он, возможно, хочет быть последовательным после своего заявления о «сроке давности разрыва с родными». Я сочла это добрым знаком, но ближе к вечеру уже не была в этом уверена. Мы не обсуждали ничего, что имело отношение к делу. Мы сидели в гостиной с потрясающим видом на Центральный парк и музей Метрополитен, и Мэриэнн пару раз бегло коснулась «полного провала», как она называла наши юридические разбирательства, но казалось, что продвигаться в этом направлении никто не спешит.

Роб наклонился вперед в своем кресле, и у меня появилась надежда, что мы наконец перейдем к так называемому «больному вопросу». Вместо этого он рассказал историю.

Десять лет назад он все еще работал на Дональда в Атлантик-Сити, и финансовое положение Дональда внушало серьезные опасения. Его инвесторы банкротились, за ним охотились банки, в личной жизни царила неразбериха. И на пике неприятностей Дональд обратился к Роберту с просьбой.

«Послушай, Роб, не знаю, чем все это закончится, – сказал он. – Но все жестко, и какой-нибудь сердечный приступ может отправить меня на тот свет. Если со мной что-нибудь случится, я хочу, чтобы ты позаботился о Марле».

«Конечно, Дональд. Просто скажи, что мне нужно сделать».

«Передай ей десять миллионов долларов».

Я подумала: « Черт возьми, это большие деньги! » – в тот самый момент, когда Роб сказал: «Вот же жадный сукин сын!»

Робу было смешно, а я сидела потрясенная, раздумывая над тем, сколько же у этих людей денег. Когда-то меня убеждали, что 10 миллионов долларов – это третья часть всего наследства деда.

«Примерно в то же время Дональд позвонил мне и сказал, что я одна из трех любимых им людей, – сказала Мэриэнн. – По-видимому, он забыл, что у него трое детей» (Тиффани и Бэррон тогда еще на свет не появились).

С Робом мы больше никогда не встречались, но и Фриц, и я (вместе и по отдельности) время от времени обедали с Мэриэнн. Впервые в жизни я узнала свою тетю. Я не чувствовала себя (хотя бы немного) частью семьи со времен общения с Дональдом, когда я писала его книгу.

Через пару месяцев после того, как мы в апреле 2017 года праздновали дни рождения моих тетушек, я сидела в гостиной и шнуровала свои кроссовки, – и тут раздался звонок в дверь. Не знаю, почему я открыла. Я почти никогда этого не делала. В семидесяти пяти случаях из ста это были свидетели Иеговы или мормонские миссионеры. В остальных случаях меня просили подписать какую-нибудь очередную петицию.

Когда я открыла дверь, то лишь отметила про себя, что стоящая передо мной женщина – с копной кудрявых светлых волос, в очках в темной оправе – мне не знакома. Повседневная рубашка цвета хаки и большая сумка через плечо говорили о том, что наш Rockville Centre – не ее район.

«Привет. Меня зовут Сюзанна Крейг. Я журналистка New York Times ».

Журналисты давно прекратили со мной общаться. За исключением Дэвида Корна из журнала Mother Jones и кого-то из Frontline , единственный человек, оставивший мне сообщение до выборов, был из Inside Edition . Ничего из того, что я могла сказать о моем дяде, до ноября 2016 года значения не имело; почему же сейчас вдруг я стала кому-то интересна?

Бессмыслица всего этого меня раздражала, так что я сказала: «Как же некрасиво вот так ломиться в мой дом».

«Я понимаю. Простите. Но мы работаем над очень важной темой, касающейся финансов вашей семьи, и думаем, что вы действительно могли бы нам помочь».

«Я не могу с вами разговаривать».

«По крайней мере, возьмите мою визитку. Если передумаете, можете в любое время мне перезвонить».

«Я не общаюсь с журналистами», – сказала я. Но карточку взяла.

Две недели спустя я сломала косточку на левой стопе. Следующие четыре месяца я провела в заключении дома, по большей части сидя на диване с поднятой вверх ногой.

Я получила письмо от Сюзанны Крейг, вновь выражающее ее уверенность в том, что я располагаю документами, которые могут помочь «переписать историю президента Соединенных Штатов», как она это сформулировала. На письмо я не ответила. Но она оказалась настойчивой.

После месяца сидения на диване, бороздя твиттер с постоянными новостями в фоновом режиме, в реальном времени я наблюдала, как Дональд ломает устои, ставит под угрозу альянсы между странами и третирует уязвимые группы населения. Единственное, что меня удивляло, так это растущее число людей, желающих его поддержать.

Наблюдая, как из-за политики, проводимой моим дядей, рушится наша демократия и жизни людей разваливаются на глазах, я не могла не думать о письме Сюзанны Крейг. Я нашла ее визитку и набрала номер. Я сказала, что хочу помочь, но больше не располагаю никакими документами, связанными с нашей старой судебной тяжбой.

«Возможно, они до сих пор хранятся у Джека Барноски», – сказала я.

Десять дней спустя я направлялась в его офис.

Головная контора Farrell Fritz находилась в одном из двух вытянутых зданий, облицованных синим стеклом. На открытом пространстве огромной парковки между ними негде было укрыться от ледяного ветра. Припарковаться поближе к входу было невозможно, так что, найдя свободное место, я потратила десять минут, чтобы добраться на костылях до приемной. Я очень аккуратно преодолевала препятствия в виде лифта и мраморных полов.