Михаил Антонов - Провидец Энгельгардт

Но ещё менее правы были либералы-западники и космополиты, считавшие необходимым перевоспитать русского мужика на европейский манер, изображавшие его тупым и глупым. О том, каким одаренным был русский мужик, насколько развиты его наблюдательность, память, способности к счету, какие тонкие художественные натуры встречались в крестьянской среде и пр. – об этом в письмах Энгельгардта десятки восторженных страниц. Русский народ предстает там невежественным, но и способным к настоящему просвещению, и тянущимся к нему. Но даже и в невежестве, не имея настоящего знания, он часто инстинктивно чувствовал, кто есть кто на нашей планете:

«Тут вы услышите мнение крестьян, что немцы гораздо беднее нас, русских, потому-де что у нас покупают хлеб и что, если бы запретили панам продавать хлеб в Ригу, немцы померли бы с голоду».

И во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов чего-чего, а неграмотным русским крестьянам ни патриотизма, ни сострадания, ни милосердия даже к врагам не занимать.

Но даже и лучшие человеческие качества крестьянин не отменяют закона, выведенного основоположниками марксизма: мораль господствующего класса есть господствующая мораль в обществе. Крестьяне могли осознавать, что помещик, вообще «господа» – это их эксплуататоры. Но крестьянка Авдотья, готовя кушания для Энгельгардта, очень хотела, чтобы и у них всё было, «как у господ». Особенно, если к Энгельгардту пожалуют гости. Тогда бывший кондитер Савельич украшает блюда цветами, сделанными из цветной бумаги… Конечно, до того, что бывает в застолье у настоящих господ, Авдотье с Савельичем, наверное, ещё дальше, чем людоедке Эллочке до дочери американского Вандербильда, которая на фотографии была в вечернем платье. Там были меха и перья, шелк и жемчуг, легкость покроя необыкновенная и умопомрачительная причёска. Но важно это стремление к тому, чтобы по возможности всё было «как у господ». Энгельгардт отмечал, что почти в каждом крестьянине живёт потенциальный кулак, но не у всех эта потенциальная возможность переходит в реальность. Наверное, если бы крестьянину представилась возможность пожить помещиком, он бы от такой перемены судьбы не отказался. И будь у него крепостные или просто экономически от него зависимые, он бы выжимал пот из них покруче помещика, потому что по прежнему своему бытию знал все их сильные и слабые стороны.

Выше мы видели, как меняются мужики и бабы, которые выбились из крестьянской среды и «попали на линию», «вышли в люди». И презирают менее удачливых мужиков и баб.

Тут следует говорить уже о какой-то таинственной стороне человеческой природы. Данного субъекта выбрали из среды таких же субъектов на некую начальственную должность, и он сам, и те, кто его выбрал, уже ощущают в нём нечто более высокое. И равные ему по положении в иерархии стремятся общаться между собой, не смешиваясь с «низами», которые явно или тайно со временем начинают презирать. Невольно вспоминается такой эпизод: Сталин узнаёт, что эвакуированные в октябре 1941 года из Москвы в Куйбышев члены правительства (вернее, видимо, их жёны) создали для своих чад особую школу. А кем были эти жёны до попадания в круги элиты? В большинстве своём – самыми обыкновенными мещанками, если не по социальному положению, то по миропониманию. (Вождь даже женщин в семье своего ближайшего помощника Жданова называл мещанками.) Сталин отменил это их нововведение, проговорив с гневом: «Проклятая каста!»

Священник Александр Борисов в своей книге «Побелевшие нивы» не просто различает понятия «религия и «вера», но и показывает, что они соотносятся друг с другом как форма и содержание. Отличие между ними он видит в четырёх пунктах:

Вера первична по отношению к религии.

Вера – результат внутреннего импульса, откровения. Религия – результат человеческого творчества.

Вера – личное состояние. Религия – действие общественное, социальное.

Вера изменяет личность человека. Религия может и не затрагивать самых существенных сторон личности. Религиозный человек ходит в храм, любит церковное пение и пр., но в своём повседневном поведении может мало отличаться от людей неверующих.

Крестьяне, которых наблюдал Энгельгардт, почти все были религиозны. У большинства отмечались главные признаки веры: смирение, помощь ближнему, сознание греха. Однако эти христианские качества сочетались с качествами потенциального кулачества, которые у кулаков, трактирщиков, торговцев и пр. получали более или менее полное развитие.

Ну и, конечно, с развитием товарно-денежных отношений подтачивались устои и веры, и нравственности, и религиозности крестьянства, что и приводило Энгельгардта к печальному выводу о перспективе всеобщего царства кулака или иного хищника, если только деревня не найдёт пути к иному, более высокому строю жизни.

«Письма» Энгельгардта отличает подлинная любовь к народу без народопоклонства и без взгляда на народ сверху вниз, а как раз такого подхода, пример которого показал батищевский бытописатель, тогда более всего не хватало русскому образованному обществу.

Но вот что удивляет – это равнодушие власти к трудному положению не только крестьянства, но и сельского духовенства.

У каждого народа и каждого государства есть враги – внешние и внутренние.

Армия (и военно-морской флот) – это опора государства, защищающая его независимость и (совместно с дипломатией) национальные интересы от внешних врагов.

Полиция, жандармерия, в целом вся правоохранительная система обеспечивают стабильность в стране и безопасность её граждан.

Эти институты охраняют «плоть» государства.

А Церковь призвана охранять его душу и дух.

Церковь – институт многослойный. На верху её стояли архиереи. Монахи молились в монастырях. Крестьяне же соприкасаются с Церковью в лице её сельского духовенства. А оно, даже если брать только священников, по большей части было невежественное, а уж о церковнослужителях и остальном причте и говорить нечего.

Но почему же власть отдала важнейшую свою духовную опору в руки тех, кто мог лишь опозорить сословие духовного звания? Это, как говорит Энгельгардт, дьячки, пономари штатные и сверхштатные, разные их братцы, племянники, – проживающий в сёлах, ничего не работающий, пьяный, долгогривый люд в подрясниках и кожаных поясах, которые недалеко ушли от крестьян в понимании вопросов религиозных, политических, юридических и в то же время по большей части не имеют тех трудовых навыков, которыми владел крестьянин.

Об этом речь пойдёт в следующей главе.