Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

Море еще сильнее взбаламутилось, и здесь, на небольшой глубине, волнение явственно ощущалось. Трудно было оставаться на месте, мощное течение увлекало меня все дальше от берега, в беспредельную синеву. Мне необходимо было продержаться девять минут. Девять минут в этом аду. Девять минут, за которые я успел подумать о маме, об отце, о том дерьмовом положении, в которое они меня поставили. Девять минут, чтобы найти хоть что-то хорошее, что могло ожидать меня на суше. Единственное, что пришло на ум, – милая улыбка Стефании. Я попытался сосредоточиться на ее ореховых глазах, на ее нежной руке и изящной фигурке. Я представлял себе наше будущее, нашу встречу в Париже. Мы вместе отправимся на Эйфелеву башню, потом прогуляемся вдоль набережной Сены до Нотр-Дама, где я поставлю свечку в память об этом кошмарном погружении. Моя способность мечтать спасла мне жизнь, ибо девять минут наконец истекли.

Вынырнув из воды и оказавшись посреди гигантских волн, я закричал от боли. Меня снова вырвало, но я был цел и невредим, хоть течение и отнесло меня далеко от берега и надувной лодки, на которой должен был страховать меня коллега. Волны мешали ему меня разглядеть, и он уже с полчаса пребывал в полной растерянности. Я схватил спасательный свисток, прикрепленный к моей стабилизационной страховке, но мне не хватало сил в него дунуть. Ничего страшного, мне было хорошо и там, где я вынырнул, хоть меня и качало на волнах. Поэтому я лег на спину и смотрел в небо, сквозь маску, залитую кровью.

Мой коллега наконец заметил меня и принялся орать. Он мог это делать сколько угодно, уши у меня заложило, и его вопли было так же плохо слышно, как объявления в молдавском аэропорту. Он втащил меня на борт, как огромную груду тряпок, слишком долго пролежавших в воде. Не знаю, почему, но я улыбался. Может быть, просто потому, что счастлив был оказаться живым.

Коллега дал знать нашей команде, и, едва я добрался до деревни, меня отвели в медчасть, но в этом не было толку: местный врач мало чем мог помочь и исцелял только от солнечного удара и запоя. Он немедленно связался с «Европ Ассистанс» [35] « Европ Ассистанс » (« Europe Assistance ») – французский холдинг, принадлежащий крупнейшей страховой группе Европы Assicurazioni Generali и осуществляющий страхование путешественников. , и через несколько часов за мной приехала «скорая помощь».

Слух о происшедшем распространился по деревне и дошел до Стефании, которая навестила меня в медчасти. Я рассказал, как она помогла мне выжить, и она меня поцеловала, по-настоящему.

– Возвращайся скорее, – сказала Стефания, коснувшись моей щеки.

«Скорая» отвезла меня в аэропорт, откуда на небольшом частном самолете меня доставили в Марсель. Мне предстояло провести там три недели.

Мама путешествовала на корабле на Корсику вместе с Франсуа и моим маленьким братом. Отец был в деревне на Мальдивах: руководство компании доверило ему должность управляющего в «Клуб Натюр».

Я вновь оказался один, среди белых стен в палате площадью три квадратных метра. У меня было достаточно времени, чтобы понять, что так удручающе действовали на нервы не белые стены, но холодный отвратный неоновый свет, который они отражали. Когда вставало солнце, около пяти утра, на стенах появлялись оранжевые полосы от солнечного света, пробивавшегося сквозь жалюзи, и они прекрасно сочетались с белым цветом стен. Но запах дезинфектанта ни с чем не сочетался.

У меня и правда было предостаточно времени, чтобы налюбоваться своей палатой, так как в тот период, в разгар лета, больница была переполнена, и медсестру я видел не дольше пяти минут в день. Правда, во второй половине дня мне было чем заняться: узи, рентген, анализ крови и множество других обследований, столь нелюбимых социальным страхованием. Я даже не знал, известно ли моим родителям, что я в Марселе. Одиночество застило мне глаза, в то время как зрение улучшалось – во всех смыслах этого слова.

Через десять дней мне нанес визит доктор, лысый очкарик. Это был завотделением. С самого начала он не вызвал у меня симпатии. У него был вид человека, который запросто может бросить на шоссе свою собаку. Мудреными словами, которых я не понимал, и ему это было известно, он рассказал мне то, что я знал и без него. Мне не следовало нырять с гайморитом, но прошлое меня не интересовало. Я хотел, чтобы он поговорил со мной о моем будущем. Море было моей жизнью, и мне было необходимо знать, не собирался ли он у меня его отнять. Он издал короткий сухой смешок, в таком роде, какой отпускают, желая дать понять собеседнику, что он бредит.

– Подводное плавание? Забудьте! Вам противопоказано нырять даже в ванной!

Этот придурок только что сломал мне жизнь и еще при этом смеялся. После чего убрался из моей палаты, а я остался лежать, предаваясь отчаянию, и это длилось несколько дней.

Моя жизнь больше не имела смысла, она была разбита, а итог плачевен. Отец завел новую семью и не нуждался во мне на своих Мальдивах. Мать жила со своим мужем, который считал дни до моего исчезновения из их жизни. В школе я ноль без палочки, я не умел заводить друзей, потому что все находили меня странным, любил только такую музыку, которая вызывала у всех отвращение, и мне бывало хорошо только в море, но один бестактный врач море мне запретил. У меня было ощущение, что Господь открыл на меня охоту и осушил океаны. Я не представлял себе ни что мне делать со своей жизнью, ни для чего она дана. Мне оставалась только вода в ванне. И у меня не было ни месседжа, ни постера, ни инструкции, ни образца для подражания. Настоящая черная дыра. Пустота космоса. Полное отключение.

Я только что испортил жесткий диск и не знал, как его переформатировать. Мало того, эта битком набитая людьми больница предлагала мне заново строить свою жизнь. Безо всякой помощи. Без наблюдения и контроля. Без психолога, с которым можно поговорить. Без того, чтобы кто-либо указал мне выход. Я не мог встретиться с родителями, так как отец был слишком далеко, а мама – в открытом море. Я не мог даже вернуться домой, так как Франсуа не счел нужным заказать для меня дубликат ключей. Не мог я попасть и в интернат, поскольку лицей Жюль-Ферри был закрыт до сентября.

Оставался единственный выход – вернуться в Палинуро и вновь увидеть Стефанию и ее прекрасные ореховые глаза. Должен признать, она очень помогла мне в те две недели. Она еще не отдала мне свое сердце, но мне было достаточно обещания ее любви. Надежда заставляет жить. Это не банальность.

Мне не на что было купить билет на поезд. К счастью, в Марселе жил Макс. Это был автогонщик, сменивший работу при переезде, раньше он был напарником Франсуа, во времена команды ГРАК. Перед отъездом в отпуск он пришел навестить меня в больнице и оставил немного денег.