Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

C таким мопедом мне придется помучиться в лицее, это точно. Поэтому я испачкал его грязью и поцарапал. Потом продырявил отверткой выхлопную трубу, благодаря чему мопед производил шума больше, чем электрический эпилятор. Я был в том возрасте, когда мальчишке трудно самоутверждаться в своей мужественности, а любое проявление женственности тут же подвергается насмешкам. Я предпринял еще одну, последнюю предосторожность: когда подъехал к лицею, припарковался подальше, чтобы никто не видел.

Третья четверть началась еще хуже, чем две предыдущих. Я не думал, что такое возможно, но преподы это подтвердили. Все мои средние оценки сводились к одной цифре [34] Во Франции 20-балльная система оценок; для того чтобы сдать экзамен, нужно набрать 10 баллов. . Лучше некуда. По этому поводу собрался педсовет.

– Он думает только о сценарии своего спектакля, – сказал преподаватель французского.

– Его надо исключить, – предложил преподаватель математики.

– У него в голове только планы по оформлению сцены, – фыркнул преподаватель рисования.

– К тому же он плохо влияет на окружающих, поскольку занимает много учеников в своем шоу, – пожаловался преподаватель английского.

Я слушал их с ужасом. Никто из них не произнес слово «художник». Даже со знаком вопроса.

Быть творческой личностью в 1970-м, в департаменте Сена-и-Марна – все равно что заболеть чесоткой. Отличие от других рассматривалось не как достояние, но как порок.

В конце заседания мне предложили высказаться. У меня на глазах были слезы. Я не знал, как защищаться. Мне бы объяснить им, кто я и откуда, рассказать о дельфинах, о моем осьминоге и Сократе, о двух моих семьях, которые забросили меня в космос 2001 года, и об искусстве, которое было единственным лекарством, успокаивавшим мою боль. Я хотел бы сказать им все это, но слова застряли у меня в горле и не смогли найти выход.

Единственное, что я нашел нужным сказать, было:

– Если вы отнимете у меня мое шоу, у меня по всем предметам будет ноль.

Такого им никто никогда не говорил, и я прочел изумление на всех лицах, кроме лица учителя физкультуры, который ухмылялся в своем углу. Он меня знал. Он знал, что я на такое способен. Теперь, когда привлек их внимание, я предложил им сделку:

– Если вы разрешите мне устроить представление, обещаю, я постараюсь по всем предметам иметь средний балл.

Директор первым согласился на сделку. Ему тоже не нравилась идея отказаться от спектакля в конце учебного года, так как он хотел закончить год красиво. Преподаватели отважно к нему присоединились. Надо сказать, что я на самом деле не оставил им выбора, я пробудил в них страх, что я псих, социально неблагополучный тип, и что это испортит им статистику.

Все-таки мое дело было не таким уж сложным, надо было просто иногда смотреть на меня и время от времени меня слушать. Вот и все. Если у ребенка болят ноги, не следует предлагать ему их сменить, нужно просто дать ему другие ботинки. Проблема национального образования в то время заключалась в том, что оно располагало только одной моделью ботинок, а я уже пятнадцать лет ходил босиком.

На этот раз я решил купить себе фотоаппарат. Мне надоело по случаю одалживать фотоаппарат у знакомых. Я пролистал все каталоги и остановил свой выбор на «Минолте SRT 101» с объективом 50 мм. Я с лета экономил, но полной суммы так и не собрал. К несчастью для меня, косить в радиусе десяти миль было нечего, как и заявок на бебиситтера, а тем более на уроки дайвинга – ведь дело было на плато Бри. Мне не хватало пятисот франков. Я попросил их у мамы, объяснив, что эти деньги нужны для благого дела. Ответ был всегда одним и тем же:

– Попроси у Франсуа.

Бедная мама полностью от него зависела. Она считала счастьем уже то, что жила в красивом доме и у нее был муж, который принял ее с ребенком, а потому скругляла углы, избегала драм и конфликтов. На самом деле ей хотелось покоя, и я не мог ее винить, она этого заслуживала.

Поэтому я попросил денег у Франсуа, который по своему обыкновению ответил:

– Что еще за прихоть? Тебя хватит на три дня, и кончится тем, что он покроется слоем пыли!

«Ну уж нет, скотина, фотоаппарат будет кормить меня сорок лет, и благодаря ему я смогу купить маме дом, чтобы она больше от тебя не зависела!» – мог бы я ответить. Но я не хотел ставить маму в неловкое положение, а потому смирился и промолчал. На следующий день Франсуа приехал домой на новеньком «Мерседесе». Пора было поговорить с ним о том, что богатством следует делиться.

В лицее мне удалось, в конце концов, найти покупателя на мой «Пьяджо». Покупательницу, если быть точным. Бледно-голубой цвет ей был очень к лицу. В понедельник я приступил к делу. Мопед был продан в 16 часов, а в 16:30 я был уже в магазине, чтобы купить фотоаппарат, о котором мечтал три года. Вернулся я домой автостопом.

Дома я с гордостью показал свою покупку маме. Я чувствовал, что она довольна, видя, что я доволен. Но все изменилось, когда она поняла, что я продал мопед.

– Ты что, рехнулся?! На чем ты будешь ездить в школу?

Ответ пришел мне в голову внезапно, как нечто само собой разумеющееся:

– На чем… на «Мерседесе».

Бац! Мой ответ прозвучал как щелчок. От неожиданности мама замолчала, а потом улыбнулась. В ее взгляде даже читалась гордость, к тому же это легкое бунтарство не могло не вызвать у нее сочувствия.

В тот же вечер Франсуа, вернувшись домой, принялся орать. Он обзывал меня безответственным, придурком, неучем. Он кричал, что он мне не денежный мешок. А потом спросил, как я намерен отныне добираться до школы.

– На «Мерседесе», – ответила мама.

Я сдерживался, чтобы не рассмеяться, и очень гордился ею. Франсуа почуял, что повеяло мятежом, и оценил подсознательную связь матери и сына. Но главное – понял, что зашел слишком далеко. Я прочел по его глазам, что он прикидывает, сколько дней мне осталось провести в его доме, пока я окончательно его не покину. Я видел: он понимал, что я это знаю. И в ответ послал ему взгляд, который должен был его успокоить. Я уеду отсюда через пару месяцев, обещаю. Cрок показался ему приемлемым, и переговоры на том завершились, без единого произнесенного слова, на глазах у мамы, которая ничего не поняла. Это все равно что слышать гром надвигающейся грозы. Ее еще не видно, хотя ветер уже поднялся и воздух наэлектризован. Но приближалась не гроза, а ураган; наступающим летом ураган налетел и все перевернул.

Через несколько недель я знал о своем фотоаппарате все. Я целыми днями щелкал своей камерой Джерри и Брюса. Как настоящий военный репортер.

В лицее была одна девушка, с которой я все чаще пересекался. Она, как и я, жила в интернате. Ее звали Коко. Мать у нее была вьетнамка, папа француз. Кожа у нее была как карамель, глаза изумрудно-зеленые, длинные черные, слегка вьющиеся волосы и прекрасная добрая улыбка. У нее был жених, блондин ростом метр восемьдесят, он играл в футбол и был мил, как лабрадор. И хотя он был ее парнем, именно со мной она проводила большую часть свободного времени. Ее восхищали мои рассказы о дельфинах, а мое чувство юмора, довольно редкое для этих мест, заставляло ее смеяться.