Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

В конце концов мальчишка, который меня держал, ослабил хватку. Оказалось, что, согласно традиции, новеньких хватали, связывали и брили им волосы вокруг члена. Я попал к приматам, а потому тут же отказался от мысли о том, чтобы влиться в коллектив. Не родился еще тот, кто меня побреет. Я сказал это просто, без вызова. Толстый придурок объявил мне о своем плане, но не сообщил дату экзекуции. С того дня я не спал по ночам, и первые недели в интернате стали для меня сущим адом.

В том году в интернате было всего трое новичков. К первому пришли в первую же пятницу после начала учебного года. Банда ворвалась в его комнату среди ночи, и бедняга напрасно визжал как поросенок, ему обрили волосы вокруг пениса. Делалось это кое-как, поскольку фонарик постоянно выключался. Напрасно они орали, чтобы он не шевелился, обезумевший парень извивался, как червяк на крючке. Бедняге сделали с десяток порезов, и он, конечно, не осмелился обратиться к медсестре, чтобы та обработала раны. Я все это слышал из моей комнаты и с тех пор прислушивался к малейшему шороху, чтобы точно знать, когда мне придется защищаться.

Толстый кретин решил приберечь меня на самый конец. Мне неизвестно, ради развлечения или из страха, так как я ясно дал понять, что не дам себя в обиду. Ведь я был сыном пирата.

На следующей неделе очередь дошла до второго новенького, но парень включился в игру и почти не сопротивлялся. Толстый урод был так уверен в успехе, что даже не стал дожидаться ночи. Жертва сдалась, с кривой улыбкой на лице. Возвращаясь с занятий, я увидел эту сцену, происходившую в соседней комнате. Я был в ужасе. Воспитатель сидел у себя в комнате и читал, полностью осведомленный о том, что происходило в двадцати метрах от него.

Что за дерьмовое общество! Разве быть вдали от родителей, в интернате – недостаточное наказание? Почему приходится унижаться, чтобы тебя приняли в свой круг? За свою жизнь я встречал сотни рыб, которые не знали меня, но которые меня принимали, никогда даже не пытаясь принизить. Я вспоминал объятия моего осьминога, которые казались мне далекими, словно это было на другой планете.

Толстяк ждал три недели, прежде чем заняться мной. Я был уже измучен бессонными ночами, и мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Банда дождалась трех утра и перешла в атаку. Один из этих придурков даже поставил себе будильник, чтобы не пропустить событие. Тем лучше, потому что я задремал. Я услышал в коридоре осторожные шаги. Толстяк шепотом отдавал приказы. Он отнесся к делу серьезно и позвал с десяток парней сопровождать его в этом предприятии. Я увидел, как в комнату без двери вошли силуэты, и почувствовал, как мои мышцы окаменели под действием адреналина. Как только они подошли достаточно близко, я вскочил с кровати и схватил приготовленный мной железный стул. С дикими воплями я изо всех сил саданул стулом в эту толпу. Я яростно бил по всему, что двигалось, без разбора, без удержу, словно мячом по кеглям.

Избиение длилось недолго. Одни придурки валялись на полу, другие бежали. Разбуженный моими воплями воспитатель включил свет и тут же вошел. Зрелище было ужасным. Всюду кровь, и двое на полу. У меня в руках по-прежнему был стул, и я дышал, как разъяренный бык. Воспитатель не осмелился даже приблизиться ко мне.

– Опусти стул, мальчик, я здесь, – сказал он осторожно, словно я держал в руках пистолет.

Я наконец успокоился и присел на краешек кровати в ожидании «скорой». Два парня на полу истекали кровью. Я разбил им головы. Воспитатель по кровавым следам вышел в коридор и легко нашел остальных. Итог был печальный. Два сломанных носа, одна скула, три плеча и две руки.

За то, что защищался, меня на неделю выгнали из школы. Но зато три последующих года ни одного парня в интернате больше не обрили, а я мог спать сном младенца.

У этой авантюры были последствия. Никто больше со мной в школе не заговаривал, из боязни, что я наброшусь, и я не смог найти себе друга. Даже жертвы издевательств, казалось, злились на меня. Возможно, видя меня, они чувствовали укоризну из-за своей трусости. И только девочки, похоже, оценили эту историю и продолжали со мной разговаривать. То, что я преподал урок кучке прыщавых наглецов, их нисколько не огорчало. Девочки оказались еще более злыми, они даже пугали моим именем.

– Отвяжись от нас, или мы все Люку расскажем! – кричали они приставалам.

Эта внезапная известность была мне очень неприятна, и конец года я провел, стараясь все забыть.

Дома реакция была разной. Мать по-настоящему не осознала жестокость моего поступка и сочла, что я неплохо проучил мерзавцев. Между тем эта ярость выявила мои уязвленность и одиночество. Однако мама по-прежнему ничего не замечала или, может быть, не желала замечать. Франсуа смотрел на меня странно. Он наверняка не забыл, как в его ночной клуб ворвался мой отец в костюме пирата, а также то, что за тем последовало. Он беспокоился, что я последую той же дорожкой, тем более что мое тело подростка уже стало обрастать мускулами. Но у меня не было ничего общего с отцом, и моя жестокость была вызвана экстремальной ситуацией, в которую меня вовлекли. Для меня это был вопрос справедливости, законной самообороны. Но не вопрос силы.

Впрочем, это был единственный раз за всю мою жизнь, когда я физически боролся за справедливость.

Первый триместр закончился, и мы могли наконец обустроиться в новом доме. У меня была большая комната с окном в сад. Джерри был счастлив, мама тоже. Франсуа обшарил дом и составил перечень всех возможных опасностей для его сына. Он даже велел установить решетку на колодце. Однако можно было не торопиться: Брюс только начинал ползать.

Я больше не жил в интернате и каждый вечер возвращался домой, что по-настоящему напрягало маму, которой приходилось каждый день мотаться туда-сюда на двадцать четыре километра. Идеальным выходом было купить мне мопед, но я должен был расценивать его как подарок. Поэтому я включил мопед в свой рождественский список. Синий «Пежо 103 СТ», такой же, какой у меня угнали в Лезиньи.

На Рождество под елкой я нашел конверт, на котором рукой Франсуа было написано: «Сгодится на мопед». Он всегда так делал, когда у него не было времени чем-то заниматься. Увидев это «сгодится на», мама так показательно обрадовалась, словно мопед стоял уже в гостиной. Я поблагодарил Франсуа, правда, сквозь зубы. Моя независимость наступит не завтра, а пока мне предлагалось ездить в лицей на этом «сгодится на».

Понятно, что никто из моих немногочисленных приятелей не готов был проложить себе дорожку к моему дому, чтобы видеться со мной по средам. Я снова остался один и делил свое время между Брюсом и Джерри. Подростковые гормоны начали во мне закипать, и напряжение в доме явственно ощущалось. В конце концов я объяснил маме, что наша удаленность от города пагубна для моих занятий. Я не мог ни узнать у товарищей, что задано, ни получить помощь от преподов, и это сказалось на оценках во втором триместре. Лучшим решением было вернуться в интернат. Франсуа тут же согласился, а мама моего демарша не поняла. У меня не было желания вернуться в интернат, но еще меньше мне хотелось оставаться в этом доме. Я чувствовал себя необязательным элементом в новой семье, которая не нуждалась в моем существовании. Мне были не рады.