Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Когда его мать, живя в Ленинграде, добилась того, что мне предложили комнату в 11 кв. метров в хорошем доме и в хорошем районе, я согласилась, предварительно отказавшись от двух лачуг. Миша взял на себя все хлопоты по моему переезду и устройству [140] Разрешению моего жилищного вопроса отчасти способствовало то, что в жилотделе был получен секретный приказ к юбилею 50-ле-тия советской власти разместить всех реабилитированных ленинградцев и закрыть этот неприятный счет. – Прим. автора . .

Проводы мои из Вятских Полян прошли в весьма торжественной и трогательной обстановке, но вступление во владение комнатой на улице Лизы Чайкиной (бывшей Гулярной) осложнилось конфликтом бытового характера, о котором, может быть, стоит рассказать, поскольку он типичен для темы «коммунальные квартиры», и да будут мне прощены подробности в духе рассказов Зощенко!

Пенсионерка М.Д.Ходорова, проживая по ул. Чайкиной, д. 9, кв. 6, будучи в плохих отношениях с соседями (квартира состояла из двух комнат и кухни, без ванной), решила переселиться в равноценную маленькую комнату своей умершей тетки и сдала занимаемую площадь в райжилотдел. Там только этого и ждали, чтобы предложить эту комнату мне и тем «закрыть счет», висевший у них на шее. Как только весть об этой комбинации дошла до соседей, которые сами метили на комнату Ходоровой, желая ее добавить к своей, поднялась целая буря.

Семейство, состоящее из Е.И.Балдашкиной, 53 лет (уборщицы), ее сына Сергея, 22 лет (рентгенотехника), его жены Гали, 22 лет, и дочери Тани, 2 лет, помчалось в жилотдел, крича, что Ходорова за взятку уступила свою площадь какой-то провинциалке. (Предварительно все это, в соответствующих выражениях, было излито на голову Ходоровой.) Вернулись они явно усмиренными. В жилотделе им сказали: «Во-первых, Аксакова в большей мере ленинградка, чем вы, во-вторых, она стоит на „сверхочереди“, а в-третьих — на какую добавочную площадь вы претендуете, когда жена Галя и дочь Таня прописаны в другом месте, а для двоих — матери и сына — площадь в 23 кв. м. вполне достаточна?»

Все вышеописанное происходило до моего приезда в Ленинград. Когда я появилась с ордером в руках и постоянной пропиской в паспорте, чтобы разместить купленные мною диван, письменный стол и навесной шкафчик, в квартире стояла мертвая тишина. На душе у меня было неспокойно. Узнав от Ходоровой о настроении соседей, я допускала возможность всяких неприятных выходок с их стороны и решила сделать первые миролюбивые шаги. Выждав, когда соседка Балдашкина выйдет из своей комнаты в кухню, я подошла к ней и с самой милой улыбкой сказала: «Я ваша новая соседка. Надеюсь, что мы будем жить в дружбе и согласии». Она на меня сурово взглянула и ответила одним словом: «Посмотрим!» Наблюдавшие эту сцену из коридора Маргарита и ее муж покатились со смеху: «Ну вот, Татьяна Александровна, вы с вашей вечной любезностью получили ушат холодной воды на голову! Пора бросить этот тон салона Рекамье — он несовременен!»

Мрачные краски предстоящего сожительства еще сгустились, когда обретенная мною в Ленинграде Таня Леонутова, никогда не отличавшаяся блестящим умом, начала мне передавать ходившие по городу рассказы на тему «коммунальные квартиры». «Никогда не оставляйте еды на кухне без присмотра, — говорила она. — Соседи могут вас отравить. А может случиться другое: к дому подъедет карета скорой помощи и вас по требованию соседей отвезут в сумасшедший дом!» Пока речь шла о яде, подсыпаемом в пищу, я терпеливо молчала, но против версии сумасшедшего дома я пыталась возражать. Тогда Таня решила меня успокоить: «Когда вас обследуют, то, может быть, отпустят, но сколько неприятностей вам придется пережить!»

Со столь мрачными мыслями о предстоящем враждебном окружении я должна была, заперев комнату, уехать в Поляны, чтобы завершить свои служебные дела, выйти на пенсию и забрать остальные вещи. В августе я вернулась и — о чудо! — никакой враждебности не обнаружила. Постепенно я стала привыкать к моим соседям, а они ко мне. Равнодушие потом сменилось благожелательством и взаимным доверием, так что теперь наша двухкомнатная коммунальная квартира может служить примером мирного сосуществования.

Вспоминая, что при переезде в Ленинград я получила от Александра Твардовского книгу с его стихами и надписью: «Татьяне Александровне с добрыми пожеланиями на новоселье», я перехожу к более интересной теме — моему знакомству с редактором «Нового мира».

Вскоре после смерти моего отца, то есть примерно в 1955 году, когда я зачем-то зашла в Исторический музей, папина сотрудница, милая Ольга Александровна Константинова, сказала: «У нас в аспирантуре работает дочь Твардовского, Валя. Она слышала, что вы пишете воспоминания, и просит дать их для прочтения отцу, который очень интересуется мемуарами». Я дала первую, дореволюционную часть, хотя была уверена, что эти главы для Твардовского интереса не представляют.

Через некоторое время в печати появились отрывки из его поэмы «За далью даль» и глава «Так это было» со словами была для того времени большим дерзновением. Встретившись с Валей Твардовской в музее, я в шутку сказала, что «премирую» ее отца, отдавая ему на прочтение главы о лагерях. Валя наивно спросила: «Так Вам понравилось то, что он написал?» На мой утвердительный ответ она сказала: «Отец будет так рад! Его со всех сторон ругают, и он это тяжело переживает!»

С этого началось мое знакомство с Твардовским. Приезжая в Москву, я заходила в редакцию «Нового мира», чтобы пожать ему руку и побеседовать на разные темы. Помню, что однажды у нас зашел разговор о Бунине и Александр Трифонович сказал: «Со стыдом вспоминаю, как в молодые годы мы с товарищами, придя в восторг от прозы Бунина, написали ему письмо, приглашая вернуться в Советский Союз и соблазняя „высокими гонорарами“. Нашли кого и чем соблазнять!!! Вполне понятно, что Бунин нас не удостоил ответом».

В ту пору, когда «Новый мир» стал объектом резких нападок, я передала Александру Трифоновичу несколько «поощряющих» слов:

Когда вышла переведенная мною книга Акселя Мун-те, к судьбе которой Александр Трифонович проявлял большой интерес, я ему послала один из моих авторских экземпляров. На этом кончилось наше с ним общение. С 1970 года он уже не редактор «Нового мира» и, по слухам, неизлечимо болен.