Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Во второй половине октября Борис, завершив свои московские дела, приехал в Козельск, чтобы в скором времени расстаться со мной и Димой на неопределенное время. И он, и я шли на это вполне сознательно. Иначе Борис поступить не мог и не должен был.

И вот, с уходом его в октябре 1918 года на Унечу, между мною и всеми моими родными возникла преграда, которая впоследствии получила название «железного занавеса» и состояла в полной неизвестности друг о друге и в столь же полной невозможности помочь друг другу в случае, если эта помощь понадобилась бы. Для меня и Димы весь мир оказался замкнутым в черте города Козельска, где мы должны были черпать все свои ресурсы, моральные и материальные. Но, может быть, как раз по причине нашей беззащитности (которой я, кстати говоря, в ту пору благодаря молодости лет и унаследованному от матери оптимизму в полной мере не ощущала), рядом с нами постоянно оказывались дружественные силы, которые отводили от нас всякого рода неприятности.

Таким образом, рассказ о нашем житье в Козельске по существу сводится к рассказу о тех милых людях, которые нас охраняли и о которых я, по совету Жуковского, с благодарностью говорю: «Они были»! [83] О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет; Но с благодарностию: были .

Теперь, после «лирического отступления», я могу перейти к более конкретному описанию жизни города Козельска в 1918–1919 годах. Характерной особенностью первых лет революции было всеобщее увлечение театральным искусством, которое, будучи поощряемо властью, переживало период расцвета если не в качественном, то, во всяком случае, в количественном отношении. Козельск не отставал от моды. На фасаде одного из зданий главной улицы вместо вывески «Торговля братьев Гайдуковых» появилась надпись «Народный дом имени Луначарского». Организовалась неплохая труппа, возглавляемая супругами Россовыми, которые принадлежали к цвету местной интеллигенции. В число актеров, кроме Россовых, входили: сын священника, работник аптеки Коля Лебедев под громкой фамилией Созвездовского, две козельские девицы Шепиловы, подхватившие самых завидных женихов — бухгалтеров райпродкома, — и двоюродный брат Льва Михайловича Кавелина — способный, но беспутный дилетант Валентин Козлов, проведший свою юность в свите Марии Владимировны Вяземской.

Б.А.Россов и его жена с успехом исполняли главные роли в пьесах самого разнообразного содержания. Репертуар «Дома Луначарского» привлекал толпы зрителей, но подчас вызывал недовольство начальства. Так, зимою 1918–1919 годов был поставлен водевиль «Тетушка из Глухова». M-me Россова в роли гимназистки очень мило пела куплеты о Москве, заканчивавшиеся словами:

Двадцатью пятью годами позднее эти слова были бы вполне уместны, но в ту пору, когда «Родиной был весь мир», восхваление одного какого-либо географического пункта считалось недопустимым. Председатель Ревкома матрос Семенов стукнул кулаком по столу и закричал: «Это не дом Луначарского — это дом Рябушинского»! «Тетушка из Глухова» и имевшая бурный успех комедия «Тетка Чарлея» были сняты с репертуара.

На главной улице, против входа в городской сад, с террасы которого открывается столь прекрасный вид на заливные луга, реку Жиздру, тянущиеся за ней леса и стоящий на опушке Оптин монастырь, в двухэтажном здании помещалось учреждение, вокруг которого в годы Гражданской войны вращалась вся жизнь города — Военный комиссариат. Возглавляли его: сначала упомянутый мной неистовый матрос Семенов, а потом более спокойный и симпатичный комиссар Краснощеков. И при том, и при другом военруком оставался троюродный брат Бориса Вадим Александрович Влодзимирский, имя которого я, пожалуй, назову первым, вспоминая моих «ангелов-хранителей» того времени. Это был высокий человек лет тридцати пяти со смуглым, правильным, но утомленным лицом. Из-за отсутствия левого глаза, утраченного на охоте, он всегда носил черную повязку. Скользившая по губам то и дело чуть заметная улыбка сбивала людей с толку — трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.

По своей матери, урожденной Ергольской, Вадим Влодзимирский был связан с Козельским уездом, где провел детство и юность. Потом, выйдя в офицеры, он служил на Дальнем Востоке и вернулся в родные края лишь после революции вместе со взбалмошной женой еврейского происхождения и тремя дочками восьми, шести и четырех лет. Вряд ли семейная жизнь Влодзимирских была очень счастливой, но Вадим Александрович переносил эксцентричные выходки жены с полным спокойствием и очень любил девочек.

Иногда шторы на окнах в их квартире, несмотря на дневные часы, бывали спущены. Это означало, что Раиса Борисовна лежит с головной болью после очередного скандала, в ходе которого она неизменно грозила «бросить всё и уехать на Дальний Восток к любящему ее капитану Чеснокову». Открывая на стук посетителя дверь, Вадим Александрович с той же полунасмешливой улыбкой говорил: «У барыни нервы». Вечером «барыня» появлялась с обвязанной полотенцем головой, и жизнь входила в обычную колею.

Между Борисом и Вадимом Влодзимирским когда-то была тесная юношеская дружба. Вадим это помнил и теперь перенес на меня и Диму то теплое дружеское чувство, в искренности которого я ни разу не имела случая усомниться.

Дом Влодзимирских считался самым «открытым» в Козельске. В комнатах было светло и тепло, в 8 часов подавался настоящий, а не морковный, чай с сахаром, а в 12 — большое блюдо вареного картофеля с маслом (и это встречалось далеко не везде)! В промежутках между чаем и ужином хозяева и гости (и я в том числе) с увлечением играли в «девятку», что и было воспето в частушке:

У Влодзимирских я познакомилась со многими представителями козельского общества и, в первую очередь, с сотрудниками Вадима Александровича по комиссариату. Чаше других я встречала заведующего отделом кадров Владимира Алексеевича Глебова и завотделом снабжения Ивана Андреевича Короткова. Владимир Алексеевич был высокий белокурый молодой человек с университетским значком, юрист по образованию, сын почтенных родителей, владельцев дома в приходе Благовещения, то есть на противоположном краю Козельска (и я, и Влодзимирские жили в приходе Богоявления). В Володе Глебове чувствовалась порядочность, деликатность, но, чтобы меня не упрекнули в чрезмерной идеализации персонажей, добавлю, что он был немного «размазня».