Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

В судьбе Брасовой тем временем наступило прояснение. Благодаря тому, что были нажаты все пружины (главным образом материальные), ее сначала перевели с Гороховой в лечебницу Герзони, а затем, под видом сестры милосердия, отправили в санитарном поезде вместе с дочерью на Украину, где она и встретилась с мамой.

О положении вещей в Киеве времен Скоропадского можно составить себе некоторое понятие по стихотворению Мятлева, но следует оговориться, что в этих строках события изложены с юмористических или даже «зубоскальских» позиций. Более глубокую и правильную картину дают «Дни Турбиных» Булгакова.

В момент прибытия Брасовой в Киев военные действия между Россией и Германией были уже прекращены. Война велась только на Западе, и Наталия Сергеевна решила испросить у императора Вильгельма разрешения для себя и мамы на проезд через Германию в Копенгаген. Обеим едущим надо было подписать официальное заявление. Мама подписала «Кн. Вяземская». Наталия Сергеевна воскликнула: «А как же подпишу я?! Государь обещал брату на Пасху дать мне графский титул — царское слово свято. Не моя вина, что обещание не успело быть оформлено!» И подписала: «Графиня Брасова». Вскоре из германского главного штаба пришел пропуск на княгиню Вяземскую и графиню Брасову. Вышло так, будто Наталия Сергеевна получила титул от императора Вильгельма!

Воспользоваться этим пропуском не пришлось. Буквально через несколько дней — 9 ноября — в Берлине произошла революция и пропуск стал недействительным. Тут же вскоре Киев был занят петлюровцами, и мама с Брасовой направились в Одессу. На Одесском рейде зимою 1918–1919 годов стояла англо-французская эскадра. И вот в один прекрасный день, к удивлению всех, броненосец «Адамант» принял на борт двух дам — маму и Брасову — и отошел с ними к берегам Англии. (Говорю «к удивлению всех», потому что на английских военных кораблях женщинам быть не полагается.) Не знаю, через кого и как получили разрешение, но путешествие совершилось в самых благоприятных условиях, и капитан, расставаясь с пассажирками в Лондоне, преподнес им на память ленточки с написанным на них золотом названием корабля. Эту ленточку, подаренную ему мамой в 1923 году в Висбадене, Димка носил на берете несколько лет, и никто в Калуге не догадывался, что значит надпись «Адамант» и какое значение этот «Адамант» имел для нашей семьи.

Приехав в Англию, Наталия Сергеевна поселилась в том поместье, которое они занимали с Михаилом Александровичем до их возвращения в Россию и где в качестве домоправительницы жила миссис Джонсон, мать не покинувшего великого князя до последнего дня Николая Николаевича Джонсона.

Когда мама очутилась вне опасности и в спокойных условиях, она почувствовала, что не выдержит вынужденного бездействия. Продав имевшиеся у нее более или менее ценные вещи и прибегнув к займам, она собрала сумму, необходимую для дальнего путешествия, и через Гибралтар, Суэц, Цейлон, Сингапур и Японию поехала в Сибирь на розыски своего мужа.

О том, что ждало ее на этом пути, я буду говорить позднее, сейчас же скажу несколько слов о Шурике, который весною 1918 года, покинув Петроград, устремился под спасительный кров Царевщины. Существовавшие там патриархальные отношения между крестьянами и помещиками, как я уже говорила, отодвинули срок изгнания последних на целый год. До весны 1918 года половину дома все еще занимал лазарет, которым ведала большой друг семьи Юматовых врач-хирург Васильева [82] О последующей трагической судьбе доктора Васильевой я узнала, когда попала в ссылку в Саратов в 1935 году. Сделав неудачную операцию своему ближайшему другу врачу Алмазовой (ассистенту профессора Спасокукоцкого), Васильева не смогла этого перенести и в день смерти Алмазовой отравилась цианистым калием. Саратовские жители с волнением мне рассказывали, как хоронили двух врачей-подруг. – Прим. автора . и жизнь шла в прежних, хотя и более скромных рамках.

Но летом Приволжье стало ареной боев и восстаний, и уездные власти потребовали, чтобы юматовская молодежь покинула Царевщину. Лидию Анатолиевну и ее воспитанницу Зину, которая незадолго до этого венчалась с Николаем Юматовым, крестьяне взяли на свое иждивение, выделив для них избу на деревне, а Лиза, переодевшись в брюки и гимнастерку, вместе с мужем ушла на Дон. Коля ушел на восток, а Шурик, не желая никуда «уходить», поступил на место лесного объездчика в селе Черкасском на берегу Волги.

Зима 1918–1919 годов оказалась для него и для Татьянки очень трудной — жили в избе у грубых людей. Татьянка безропотно полоскала белье в проруби, отчего руки у нее покрылись трещинами, но хозяйничала неумело. Шурик на работе простудился, заболел фурункулезом, стал раздражительным и, к стыду его надо признать, подчас вымещал свое плохое настроение на жене. Татьяна кротко переносила тяготы жизни и, будучи от природы хорошей матерью, уделяла много забот Алику, росшему хорошеньким, но слабым ребенком.

В 1919 году Шурику предложили должность заведующего музеем в Вольске. Это было ступенью к улучшению положения, но тут наступил голод 1921 года, который особенно ощутили в Поволжье. Когда и это кое-как пережили, сказалась естественная тяга к Петрограду, и весной 1922 года можно было видеть, как Шурик, наш элегантный Шурик, в ватной фуфайке шагает по пустынному Невскому и толкает ручную тележку с вещами и сидящим поверх них Аликом.

Приехали молодые Сиверсы сначала на Миллионную к отцу, но вскоре нашли на Большой Дворянской квартиру, которую удалось обставить частью сохранившихся от «периода расцвета» вещей. О том, как я встретилась с братом летом 1923 года и что представлял собой Петроград того времени, я буду говорить позднее. Теперь же мне предстоит вкратце описать, как я провела козельский период своей жизни.

Заведующим фермой Козельского земотдела, делопроизводителем которой мне предстояло быть, оказался некто Федор Федорович Телегин, бесцветный человек небольшого роста, одетый в русскую рубашку и синюю поддевку. Это был «не совсем удачный» сын бывшего управляющего хозяйством Оптиной пустыни Телегина-старшего, жившего в ту пору на покое у своей «вполне удачной» дочери Анны Федоровны, о которой речь будет впереди.

Первым делом моего начальника стало заказать в Калуге приходно-расходную книгу и ордера, на которых по его требованию напечатали: «Козельская молочная фирма». Эта «фирма» стала и первым поводом для разногласий: Федор Федорович утверждал, что написано правильно, а я демонстративно исправляла «и» на «е». В общем же, Телегин-младший, который был типичным «никудышником», относился ко мне почтительно, а обязанности делопроизводителя были несложны, так как ферма, состоявшая из шестнадцати заморенных бывших помещичьих коров, продукции почти не давала.