Иван Франтишев - Слава героям

Лузан качал головой, усталая улыбка появлялась на лице.

— Нельзя, товарищ капитан: полк в любой момент может вызвать.

— Это верно. Ну ничего, держись!

Фашисты лезли напролом. И нередко комбат подавал команду тем, кто был на КП:

— Занять оборону!

И все: начальник штаба, связисты, писарь, ординарцы — брали оружие, выскакивали в траншею и вместе с бойцами отражали атаки.

В одну из таких схваток был ранен Хохраков. Лузан остался один. Теперь он воевал за двоих. Помогал стрелкам отбивать наседавших фашистов и работал на радиостанции.

Однажды Лузан включил радиостанцию и огорченно сказал:

— Все!

— Ты чего? — спросил телефонист.

— Аккумуляторы сели… — Федор махнул рукой и выключил рацию.

Разговор услышал комбат.

— А, черт! Как это не вовремя!

Лузан и сам понимал — не вовремя. Без радио не вызвать артогонь, а на него вся надежда. Он задумался: «Что же делать?» И вспомнил: в углу стоит ящик старых батарей.

Федор вытащил несколько батарей, поколдовал над ними и снова включил радиостанцию. Рация заработала.

Теперь Лузан включал ее лишь на несколько минут для передачи данных артиллеристам да еще для того, чтобы послушать сводки Совинформбюро. Бойцы привыкли спрашивать у радиста:

— Ну, что слышно? Как там Москва?

— Порядок. Бьют немца, — отвечал он.

На пожелтевших от времени страницах журнала боевых действий 88-й стрелковой дивизии есть такие строки:

«24 ноября 1941 года. Первый батальон 758 сп в течение 25 дней отбивал неоднократные атаки и попытки окружения противником. К 24 ноября положение батальона оставалось неустойчивым. С утра противник, поддержанный семью танками, повел наступление с фронта и тыла. Одновременно усиленная рота с тремя средними танками наступала с Лохи-Губы на КП 1/758 сп. После сильной артподготовки превосходящим силам противника при поддержке 10—11 танков удалось разделить 1-й батальон на три части и окружить его…»

24 ноября утром Федор Лузан принял по радио шифровку:

— Вам, товарищ капитан.

Вновь назначенный командир полка майор Радзикевич приказывал капитану прорвать кольцо и вывести батальон из окружения.

Командир батальона Макаренко, младший лейтенант Волков, лейтенант Резниченко, политрук Ивакин — четыре командира, склонившись над картой, совещались, как выполнить приказ. Карта рассказывала о местности. Но показать, где противника нет, она не могла. Макаренко свернул карту.

— Держи! — отдал ее Волкову. — Я пойду с разведчиками.

Под вечер они вернулись.

— За оврагом фашистов нет. Будем выходить! — сказал Макаренко, снимая автомат. — Вы, — он обратился к младшему лейтенанту Волкову, — остаетесь на КП. Отходить будете с третьей ротой. Она прикрывает батальон. Попросите полк дать огонька.

Пока комбат отдавал распоряжения, Лузан что-то писал на клочке бумажки.

— Вот, товарищ капитан, возьмите, — он подал листок комбату.

— Что это? — Макаренко поднес листок ближе к желтому огоньку плошки. — «В партийную организацию 758-го стрелкового полка. От члена ВЛКСМ ефрейтора Федора Афанасьевича Лузана. Заявление. Прошу принять меня в ряды ВКП(б)…» — читал капитан.

— Одобряю. Молодец! — Комбат крепко пожал руку Федору, аккуратно сложил листок. — Первый дам тебе рекомендацию.

— Спасибо, товарищ капитан. Я не подведу…

Ночью две роты двинулись в путь. На КП батальона остались начальник штаба и Лузан. В траншеях — шестьдесят пять бойцов третьей роты.

Время шло томительно медленно. Федор отстукивал телеграфным ключом радиограммы. В эфир летели длинные колонки цифр. Пусть немцы думают, что батальон на месте.

Но гитлеровцы заметили отход батальона и, готовясь к наступлению, обрушили на высоту тонны смертоносного металла. От разрывов снарядов землянка вздрагивала. Тонкими струйками сыпался песок.

Младший лейтенант выскочил в траншею. Где-то недалеко ухнул тяжелый снаряд. Землянку зашатало. Погас огонек коптилки. Лузан услышал слабый голос Волкова:

— Радист… Радист…

Федор сбросил наушники, выбежал из землянки. У входа на дне траншеи лежал младший лейтенант. Лузан склонился над ним. На маскхалате начальника штаба расплылось темное пятно. Волков открыл глаза:

— Радист… Проси огня… Огня… — Голос его затих, словно растаял.

Лузан накрыл тело плащ-палаткой и вернулся в землянку.

— «Ель»… «Ель», дайте огонь!.. Дайте огонь!

А враг уже поднимался на высоту. По дороге глухо урчали танки.

— Дайте огонь… Дайте огонь… — продолжал передавать радист. — Бейте по высоте… Огонь на меня…

Возле землянки послышалась незнакомая речь. Лузан насторожился. Он разобрал слово «русс». Мелькнула мысль: «Обо мне говорят. Ну нет, я дешево не дамся! Эх, жаль, патронов нет…»

— Землянка окружена, — передал он…

По ступенькам застучали сапоги.

Федор положил на колени гранату. И послал в штаб последнюю радиограмму: «Уничтожаю рацию и себя… Прощайте!»

В это время дверь распахнулась. Всунулись дула автоматов.

— Русс! Рука вверх!

Взрыв потряс воздух. Дымом заволокло землянку…

Под утро лейтенант Резниченко и два пулеметчика, выходившие из окружения, остановились около разбитых землянок, где был КП батальона.

Лейтенант спрыгнул в траншею. Быстро сбежал по ступенькам вниз, зажег спичку. Бледный огонек осветил землянку. У входа лежали два трупа гитлеровцев. В углу на исковерканной радиостанции — красноармеец. Глаза широко раскрыты. На лбу запеклись струйки крови…

Лейтенант снял шапку. Стиснул зубы. Сами сжались кулаки.

— Прощай, товарищ! — тихо сказал он.

Шли дни, месяцы войны. 88-я стрелковая дивизия продолжала бои, стойко защищая самые северные рубежи советской земли.

22 февраля 1943 года в полк принесли газеты. В них был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР. Родина отметила подвиг своего сына высокой наградой — Федору Афанасьевичу Лузану было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Старший лейтенант Гончаров и политрук Козычев вышли на окраину Колпина и остановились у обгоревшего кирпичного дома. До войны, помнилось Козычеву, здесь помещалась школа. Теперь же мрачно чернели стены, выставив напоказ пустые проемы окон и дверей.

Позади разорвался снаряд. Оба, командир и политрук, припали к земле. Со свистом пронеслись осколки.

— Жив? — первым подал голос Козычев.

— Вроде бы, — отозвался, поднимаясь, Гончаров. — Эх, рвануть, понимаешь, километров на десять, и, глядишь, совсем бы мало осталось до Большой земли. Сколько еще надо будет держаться, а ведь силы людей с каждым днем тают…