Иван Франтишев - Слава героям

Большой, настоящий боевой успех — как он был нужен Ленинграду! Все труднее и труднее становилось жить осажденным. Ленинградцы получали на сутки крохотный ломтик хлеба. И танкисты, хотя их кормили лучше, чувствовали надвигающийся голод.

С востока, из-под Тихвина и Волхова, к Ленинграду пробивались советские войска. Там наносился главный удар. Гончаров и Козычев об этом лишь догадывались.

— Какие планы на завтра? — спросил у ротного политрук.

Гончаров, отряхиваясь от снега, сказал, что рота утром должна вместе со стрелковым батальоном атаковать немцев, засевших в противотанковом рву.

— Сомнем их, и дальше к Красному Бору, Тосно… А сейчас надо проверить, все ли готово к атаке.

Первым, кого увидел политрук, когда вернулся на исходные позиции, был командир танка старшина Михаил Яковлев. Козычев знал Яковлева с первых дней войны. Это был опытный, храбрый танкист. Чуть не треть прожитых лет он, бывший порховский тракторист, отдал армейской службе.

Первое боевое крещение Яковлев получил еще на Халхин-Голе. И теперь он воевал спокойно, уверенно, как когда-то пахал землю, сеял и убирал хлеба. Однажды в подбитом танке сутки отстреливался от наседавших врагов. Когда подоспела помощь, у него оставалась одна граната.

— Сберег на крайний случай, — без всякой рисовки объяснил танкист. — Если б пришлось взрываться.

Он, Козычев верил, пошел бы и на это, не склонился бы перед врагами.

Увидев политрука, к машине Яковлева подошло несколько танкистов. Козычев рассказал им, какая задача ставится перед ротой.

Когда собрался уходить, к нему обратился старшина:

— Вот какое дело, Борис Васильевич. Две рекомендации у меня есть. Не дадите ли третью?

— Конечно, дам. Сейчас?

— Можно после, — рассудительно сказал Яковлев. И, прощаясь, добавил:

— Ну, а если до собрания дело не дойдет, все равно считайте меня коммунистом.

Они расстались, сознавая, что их короткая беседа может оказаться последней. Оба знали, куда и зачем завтра пойдут.

Первый день боя нельзя было назвать удачным. Нашим подразделениям не удалось прорвать вражескую оборону, выбить немцев из противотанкового рва.

Машину Козычева поджег немецкий снаряд. Танкисты ватниками затушили грозившее охватить танк пламя.

Что-то стряслось и с Яковлевым. Его машина застряла метрах в трехстах от неприятельского переднего края.

К Козычеву подъехал на танке Гончаров. Выскочил из башни и, увидев политрука, искренне обрадовался.

— А мне говорили… — только и сказал, оборвав фразу на полуслове.

Что сказали, политрук догадался. И довольный, что все обошлось благополучно, а не так, как сообщили ротному, заметил:

— Жаль, что машина вышла из строя.

Гончаров взял танк Козычева на буксир и оттянул его в небольшую лощинку подальше от вражеских глаз.

— Третья машина уже подбита, — с горечью сказал ротный. — А что с Яковлевым, не знаю. Пошлю кого-нибудь узнать.

Начинало смеркаться. Из сгущавшейся полутьмы вынырнул командир взвода Алексей Бухарев.

— Зачем пожаловали, лейтенант? — недовольно спросил ротный. — Я вас ведь не вызывал.

Бухарев, не обращая внимания на его холодный тон, дрогнувшим голосом сказал:

— Танк Яковлева сгорел.

Несколько минут длилось тягостное молчание. Гончаров, отвернувшись в сторону от политрука, спросил:

— Проверили?

— Своими глазами видел, как из машины валил дым.

— Все же надо проверить, — пробормотал Козычев. — Пойдем вместе, лейтенант…

Весь день танк Яковлева находился на глазах у немцев. Стоило приподнять крышку верхнего люка, как тотчас же вражеский пулемет открывал огонь и свинцовый град барабанил по броне.

Трое попавших в беду танкистов остро переживали неудачу. Яковлев внешне оставался спокойным, хотя лучше своих молодых товарищей понимал, в каком отчаянном положении очутился танк. Механик-водитель Вихров, считавший себя виновником этой неприятной истории, несколько раз порывался выбраться из машины и что-либо сделать со слетевшей гусеницей.

— Сиди! — резко говорил ему командир машины. — Когда можно будет, сам скажу…

Сквозь оптический прибор старшина видел, как, выписывая зигзаги по заснеженному полю, маневрировали танки, как возникали, словно вырастая из-под земли, в разных местах черные фигурки пехотинцев. Сделав несколько шагов, люди падали, чтобы спустя несколько минут снова подняться и перебежать дальше. Еще на десять метров, на двадцать, на тридцать.

Яковлев, толкнув локтем присмиревшего башенного стрелка Зюзикова, приказал:

— Заряжай…

Зюзиков, встрепенувшись, громко вздохнул. Что это значило, трудно было понять. Может быть, парень подумал о последствиях, которые повлечет за собой их огонь, об ответной стрельбе немцев?

Загремели, отдаваясь глухим звоном в ушах, выстрелы. Дымом наполнилась тесная стальная коробка. Яковлев, выпустив с десяток снарядов, весело проговорил:

— Так-то, Зюзиков, — немецкому дзоту, считай, капут!

Даже невооруженный глаз отчетливо различал остатки развороченного бревенчатого сооружения, где укрывался до этого немецкий пулемет.

Старшина радовался от души.

Вдруг сильный удар потряс корпус машины. Вражеский снаряд разорвался где-то совсем рядом. За ним второй, третий…

— Заряжай, — опять услышал Зюзиков и торопливо выполнил команду, за которой последовало новое:

— Заряжай!

Яковлев как будто спешил выпустить по врагу весь боекомплект — шестьдесят снарядов, видимо опасаясь, что немецкие артиллеристы вот-вот накроют танк. Но это лишь казалось Зюзикову. На самом же деле старшиной овладел заставляющий забыть все и всех азарт боя, и он не думал ни об опасности, ни о смерти, которая кружила рядом. Покончив с дзотом, Яковлев затем развалил одиноко торчавшую за противотанковым рвом печную трубу, приспособленную немцами под наблюдательный пункт, накрыл вражеский минометный расчет, несколько стрелковых ячеек.

— Осталось семь снарядов, — доложил Зюзиков, вспотевший от нелегкой, лихорадочной работы.

Старшина, оторвавшись от прицела, переспросил:

— Семь?.. Жаль…

Танковая пушка, от которой несло жаром, как от раскалившейся печки, замолкла. А противник усилил артиллерийский огонь. Уже не пули, а осколки барабанили по броне.

Фронтовая судьба пока милостиво оберегала экипаж от прямого попадания вражеского снаряда. Но сколько это еще продлится? Минуту, две, десять? Как знать…

Яковлева недаром считали в роте человеком башковитым. И на этот раз экипаж выручила его смекалка. Пошарив руками по днищу боевого отделения, он вытащил из укромного уголка что-то завернутое в газету.

— Надеть противогазы, — приказал старшина.