Мария Бутина - Тюремный дневник

Когда она вышла на улицу, то тут же позвонила домой: «У меня будет такой хороший начальник, – рассказала она папе. – Ты знаешь, он так за Машу переживает!». Наверное, из-за ежедневных переживаний и строгого соблюдения молитвенного правила за мое здравие начальник забыл перезвонить Марине на следующий день, не вспомнил он и через неделю, а через месяц из конторы позвонила его секретарь: «Извините, – робко начала она, – я не знаю, в чем причина, у нас такого никогда не было, но вам отказали. Пожалуй, – продолжила она, – вы все-таки имеете право знать, Марина, – это из-за вашей сестры. Знаете, мы от политики хотели бы дистанцироваться, скажем так. Еще раз извините», – закончила она, и в трубке раздались короткие гудки.

Моя сестра все-таки выполнила одну из моих просьб. Она не стала оплакивать меня, а яростно боролась за мое освобождение каждый Божий день.

Окошко для еды со скрипом отворилось и в нем появился поднос с завтраком. Я, помня, что времени на еду мало, в один прыжок достигла двери и забрала еду. В этот раз окошко не закрыли, сквозь него я увидела удаляющуюся широкую спину молодого надзирателя-блондина.

В окошке тут же появилось худое морщинистое лицо белой женщины, худенькой старушки, лет, наверное, шестидесяти с хвостиком, в элегантных очках формы «кошачий глаз».

– Привет, – сказала она в окошко. – Меня зовут Хелен, а тебя?

– Мария, – ответила я. – Очень приятно.

– Я работник отделения, так что это я приношу тебе еду. Работникам отделения больше доверия, чем всем остальным, а сегодня на смене офицер Джонсон. Он хороший парень, и я упросила его открыть тебе окошко, чтобы мы могли разговаривать, – сказала Хелен. – Я тебя по телевизору видела. Ты – русская шпионка, да? – продолжила она.

– Не шпионка, я ни в чем не виновата, – ответила я Хелен, поглощая овсяную кашу на скорость.

– Ладно, ясно. Ты не торопись. У тебя еще минут 15 есть на завтрак. Мне надо подносы внизу собрать, я к тебе последней приду. Поговорим еще.

Так в моей тюремной жизни появилась подруга. Когда я рассказала об этой встрече моим адвокатам, они нахмурились и попросили меня быть поосторожней. В тюрьмы часто подсаживают специальных людей, которые только притворяются заключенными, а на самом деле работают в ФБР, или агенты договариваются с настоящими заключенными о регулярных докладах об интересующем их персонаже, обещая, в свою очередь, сократить срок помощнику.

– Но Хелен-то совсем не тот случай, – доказывала Альфреду я. – Она такая добрая, как будто ангел! Еще и имя-то почти русское, как Елена.

– Ладно, – нехотя согласился Альфред. – Только не разговаривай с ней о своем деле, пожалуйста.

Когда я вернулась после встречи с адвокатом, Хелен уже ждала меня, прогуливаясь туда-сюда возле моей железной двери.

– Я кое-что нашла для тебя, – появилось ее улыбающееся лицо в окошке для еды, когда надзиратель, убедившись, что я замурована в камере, ушел. – Тебе понравится.

И она протянула мне новенькую, пахнувшую свежей типографской краской небольшую книжечку с ярко-желтой глянцевой обложкой, на которой черными буквами было на русском языке написано: Пушкин А. С. «Евгений Онегин», а ниже надпись дублировалась на английском, сообщая, что книжка содержит и дословный перевод текста произведения.

– Хелен! Спасибо! Ты даже не представляешь, какая это радость! Ты точно мой ангел, – воскликнула я.

– Не благодари, – улыбнулась она. – Сама не знаю, как среди нашей литературной помойки могла оказаться эта книга.

Хелен, не под стать всем остальным заключенным, которые едва умели читать, оказалась очень образованной женщиной, интересующейся политологией, философией и историей так же, как я. Она состояла в Республиканской партии и разделяла мои взгляды на право граждан владеть оружием. Она тоже любила классическую музыку и оперу. Хелен много знала об искусстве и тоже любила работы Сальвадора Дали. «Удивительная удача», – думала я.

Мы вместе решили изучать иностранный язык – Хелен давно мечтала о партнере для изучения итальянского, а тут появилась я. Ей, как она говорила, было очень одиноко, а потому в те дни, когда на смену заступал офицер Джонсон и оставлял мое окошко в железной двери камеры открытым, мы могли часами болтать обо всем на свете. Искренне полюбив Хелен, я тем не менее прислушалась к совету своего адвоката, и когда она начинала интересоваться ходом моего дела, говорила, что не хотела бы это обсуждать. Хелен не настаивала, но немного обижалась, что доставляло мне серьезные душевные переживания. Хелен стала первым человеком, с которым я общалась через маленькое окошко для еды.

Спустя пару недель мне разрешили тюремное свидание. Они разрешались два раза в неделю по 30 минут каждое. Для этого необходимо было подать специальную заявку в администрацию тюрьмы. Встречи, или, как они еще назывались, бесконтактные визиты, проходили в длинном узком бетонном зале с высоким, наверное, в пять метров, потолком, отчего в помещении царило постоянное эхо. На расстоянии не больше шага напротив бетонной стены располагались шесть бетонных пеньков, каждый из которых предполагался для заключенного, общающегося через телефонную трубку с посетителем по ту сторону толстого стекла. Места разделялись невысокой металлической перегородкой. Пока я находилась в режиме сегрегации, в комнате для свиданий я была одна.

Моим первым бесконтактным посетителем стал Джим. Когда он увидел меня за стеклом, сжимающей телефонную трубку, на его глаза едва не навернулись слезы. Но он по-мужски подавил эмоции, взял себя в руки и улыбнулся:

– Привет, Мария! Как ты?

– Нормально, Джим. Как говорят русские: «Не дождетесь!».

Так к нашим ночным телефонным переговорам добавились телефонные переговоры сквозь стекло. Мы старались не говорить ничего важного о моем деле, понимая, что все разговоры записываются и каждое неаккуратно сказанное слово будет обязательно использовано против меня в суде. Потому мы решили, в лучших традициях нашей дружбы, говорить о науке, космосе, религии и путешествиях. Я много рассказывала ему про Алтай, красоты российских просторов. Наши разговоры позволяли мне вырваться из тюремного плена, забыть о страшном настоящем и еще более пугающем будущем. Мы даже выработали специальный, только наш, жест приветствия и прощания: оказавшись друг напротив друга, пока не видел надзиратель, я на миг касалась ладошкой холодного тюремного стекла, а он по ту сторону прикладывал свою руку к моей. Это был бесконтактный контакт, обмен энергиями, он будто придавал мне сил не сдаваться. Я знала, что по ту сторону стекла есть человек, который верит мне и никогда не оставит в одиночестве. Когда время визита истекало и меня возвращали в камеру, энергия этой руки и нашей беседы, похожей на полет свободного разума, придавала мне силы пережить следующую неделю до новой встречи с ним.