Мария Бутина - Тюремный дневник

– Отец Виктор, мне, наверное, надо исповедаться, но я не знаю, как, если честно.

– А что вы, Маша, сейчас только что сделали? – снова улыбнулся мне он.

Так в моей жизни, без моего ведома, произошла моя первая в жизни настоящая искренняя исповедь, от которой стало так легко и спокойно на душе. В нашей встрече не было проповеди, в ней была только Любовь, видимо, та самая Любовь к ближнему, о которой написано в Библии.

Отец Виктор передал мне через администрацию тюрьмы маленькую книжечку-молитвослов, первую книгу такого рода в моей жизни. Его книги тщательно проверялись несколько дней, а иногда и недель, видимо, на наличие скрытого шифра, но главное, я их все-таки практически всегда получала. Других книг передавать мне не разрешалось – только религиозную литературу. Правда, в тюрьме была небольшая библиотека, из которой раз в неделю привозили на тележке книжки – по большей части второсортные любовные романы американских писателей, которые обычно читают по пути на работу в метро, а потом выбрасывают, начисто забывая содержание. Одному заключенному в камере разрешалось иметь только пять книг, любой бы на моем месте предпочел религиозные книги на русском языке с прекрасным слогом и великолепным, ободряющим посылом желтым книгам в стиле «Он был тайный агент, а она – домохозяйка, и они остались вдвоем случайно, отрезанные от мира снежной метелью».

Так отец Виктор стал приходить ко мне дважды в месяц. Он приносил мне книги о православии. И опять же, к своему стыду, я ожидала книг в стиле «меньше думай, больше молись», но литература была далека от подобных упрощений – это были интереснейшие произведения об основах православной веры, устройстве храмов, мысли православных святых, наполненные глубокой философией жизни и смерти. Я стала дозировать чтение так, чтобы растянуть удовольствие до следующей порции от отца Виктора, выписывала для себя важные мысли и делала заметки.

Однажды вечером после ужина дверь снова отворилась. Надзирательница держала в руках пачку открытых конвертов.

– Тебе письма, заключенная Бутина. Конверты я заберу. Если тебе нужны контакты отправителя, скажи.

Я кивнула, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоя на холодном полу одиночки.

Надзирательница надорвала конверты, тщательно прощупала каждый листочек, вырвала все металлические скрепки, которые соединяли уголки листов, грубо выругавшись, что в следующий раз они просто отошлют письма обратно, если обнаружат хоть одну. Она вырвала маленькие кусочки конвертов с адресами отправителей и протянула мне пачку бумаг. Позже я узнала, что эта процедура связана с тем, что отправители могут пропитывать плотную бумагу для конвертов наркотическим раствором, таким образом ее поедание приведет к токсикации организма. По этой же причине запрещались открытки, любые цветные картинки-распечатки на принтере; фотографии позволяли получать исключительно на фотобумаге. Хранить в камере больше пяти штук фотокарточек тоже не разрешалось. Превышение этого количества – дисциплинарное взыскание.

Переданные мне письма, судя по датам, пришли в тюрьму давно – почти месяц назад, но, видимо, подверглись тщательной проверке на тайный шифр или невидимые чернила, которыми, как известно, пользовался Владимир Ильич Ленин во время своего заключения в царской тюрьме. Отчаявшись раскрыть тайнопись, мне все-таки отдали письма от мамы, папы, бабушки, сестры и ее подруг. Мама бережно приложила к своему письму распечатки слов наших любимых стихов и песен. Представляю, какое смятение это вызвало в рядах аналитиков ФБР!

Отправка писем была воистину спецоперацией. Обычные письма, отправленные мне из России, не доходили, потому что требовалось их сперва написать, далее – сфотографировать, потом – отправить по электронной почте Полу или Джиму, те их распечатывали, вкладывали в конверты и отправляли почтой в тюрьму. Джим жил в десяти минутах езды на автомобиле от тюрьмы, но эти минуты были равны иногда трем месяцам тюремного времени до момента получения мной заветных строк. Мои ответы проделывали аналогичный путь за такое же время. Но, как я всегда говорила, не это главное – важно было лишь то, что я их в конце концов получала.

На все письма письмо я отвечала тщательно, старательно выводя каждую букву. Я представляла, что вот рядом моя сестричка, и я будто говорю ей:

– Привет, моя любимая Мариночка! Ты прости меня, что все так вышло. Мне очень хотелось бы, чтобы ты могла гордиться своей старшей сестрой за что-нибудь выдающееся – достижения в науке, искусстве, бизнесе, в конце концов. А теперь все будут показывать на тебя пальцем, говоря, что твоя сестра в тюрьме и что еще хуже, – в стране, о которой она отзывалась с таким уважением, как об островке демократии и прав человека среди бушующего бесправия в этом мире. Неприятно признавать свои ошибки, малыш, но еще больнее понимать, что расплачиваться за них будешь ты. Прости меня, что я не звоню тебе. Я не знаю, что сказать. Я хочу, чтобы ты забыла хотя бы на время меня, весь этот кошмар и жила своей молодой активной жизнью, а не плакала обо мне.

Но сестра, конечно же, не послушала меня. Мое заключение она разделила со мной, отказавшись от своей жизни, радости беззаботной молодости, и с утра до ночи проводила на работе, чтобы заплатить за мои телефонные звонки домой. Каждый звонок в Россию в эру многочисленных мобильных мессенджеров стоил тридцать пять долларов США за пятнадцать минут разговора.

Моя сестра взяла на себя организацию работы фонда для пожертвований в мою защиту. Она связывалась с моими друзьями и знакомыми, просила их о помощи. На Марину, наряду с моим отцом, пришелся медийный удар – журналисты быстро вычислили сестру с помощью социальных сетей и денно и нощно ее атаковали. Она не сдавалась и миллион раз повторяла, что ее сестра ни в чем не виновата.

Однажды девушка решилась сменить место работы на то, где оплата труда была немного выше, а значит, можно было купить несколько дополнительных минут телефонного разговора с сестрой. Марина подала свое безупречное резюме, первая строчка которого гласила, что она – магистр факультета электроэнергетики Санкт-Петербургского политехнического университета, учебного заведения, входящего в первую десятку лучших вузов России, а за ней следовал список предыдущих рабочих мест с блестящими отзывами начальства. В кадровом отделе ее встретили с распростертыми объятьями: Марина без труда сдала все квалификационные тесты и получила «зеленый свет» от всех инстанций. Последняя подпись была за генеральным директором фирмы.

Начальник, увидев Марину, широко улыбнулся. Его рот растянулся еще шире, когда он увидел, что они – выпускники одного вуза: «Я своих не бросаю! У меня такая традиция. Тем более все необходимые этапы трудоустройства вами пройдены», – громко заявил он, подняв со стола ручку, чтобы скрепить трудовой контракт размашистой подписью, но вдруг его глаза остановились на фамилии девушки: «Где-то я, кажется, это уже слышал», – задумался он. Марина рассказала руководителю о своей печально знаменитой родственнице, находящейся под следствием в американской тюрьме. «Да что вы говорите! – всплеснул руками он. – Бедная девочка! Я так переживаю за нее. Вы знаете, – обратился он к Марине, – я молюсь за нее каждый день. Видите, – указал он на украшенный позолотой настольный календарь, – и в понедельник, и во вторник, и в среду… Мы вам сообщим, когда все документы будут готовы. Вы только держитесь», – похлопал он по плечу мою сестру.