Мария Бутина - Тюремный дневник

Сквозь решетчатые затемненные окна автомобиля было видно, что солнце медленно клонится к закату. Первый час мы ехали молча, но потом, желая получить хоть какую-то информацию о том, куда мы направляемся, я набралась смелости и вполоборота повернулась к мужчинам-заключенным на креслах позади меня. Разговаривать через сплошную перегородку было практически невозможно, но я решила попытать счастья:

– Привет! – громко сказала я, внимательно глядя, нет ли реакции у надзирателей на переднем сиденье, которые тоже были отделены от меня пластиковой стенкой с железной решеткой. Но они только весело болтали о чем-то друг с другом. – Извините, молодые люди, а вы не в курсе, куда нас везут?

– Нозерн Нэк, детка, – улыбнулся один из пассажиров, огромный бородатый чернокожий мужчина в рыжей робе, – это примерно в четырех часах езды от Вашингтона.

– Спасибо, – прокричала я, развернувшись обратно и своим видом показывая, что разговор окончен.

– Эй, – обратился ко мне тот же мужчина, – я тебя знаю. Тебя по телевизору показывали.

Я кивнула.

– Есть хочешь? – продолжил он.

– Что? – я не расслышала. – Нет, я в порядке, – отказалась я, хоть и понимая, что совершаю ошибку, потому как я не ела с самого утра, а день клонился к вечеру.

– Ладно тебе. Будешь мой сэндвич? Нам в тюрьме с собой дали, – снова предложил он.

По оранжевой униформе мужчин я догадалась, что их везут из вашингтонской тюрьмы. Там и у меня была такая роба. Это понимание почему-то расположило меня к пассажирам, тем более что это вполне могли оказаться последние люди, с которыми мне удастся пообщаться в ближайшие несколько месяцев.

– А как же вы? – прокричала заключенному я.

– Меня все равно уже от них тошнит, – очевидно соврал он, сглотнув. – Бери, бери, мне правда не хочется.

Остальные мужчины-заключенные, жуя свой паек, с недоумением посмотрели на странного товарища.

– Ну, если вы не хотите, я, честно сказать, давно не ела. Только как? – ответила я, понимая, что через сплошную пластиковую перегородку сэндвич телепортировать никак не получится.

Заключенный, гремя цепями, привстал, и только тогда я увидела, что между пластиковой перегородкой и крышей автомобиля есть небольшая щель. В это отверстие он просунул сплющенный сэндвич, а за ним и прозрачный пластиковый пакетик сока.

– Спасибо большое, – прокричала я, принимая живительную пищу.

Он в ответ только улыбнулся и кивнул. Его большое лицо уже не казалось мне таким страшным.

Помня о главном правиле тюрьмы, выработанном горьким опытом, что есть в неизвестном месте надо быстро, кто его знает, будет ли следующий прием пищи и когда, я моментально проглотила сэндвич и высосала сок из пакетика.

Мужчина не соврал, через какое-то время мы приехали к зданию, на стене которого громадными буквами, подсвеченными яркими лампочками, было написано "Northern Neck Regional Jail". Дверь медленно поползла наверх, и автозак погрузился в темноту тюремного гаража. Там сперва выгрузили других пассажиров, а потом через несколько минут и меня. Гремя цепями по полу, я шла перед надзирателем, опасливо оглядываясь по сторонам, сквозь строй огромных бородатых чернокожих мужиков-заключенных, которых еще недавно отделяла от меня пластиковая стена. Они смотрели на меня молча и злобно ухмылялись. Только один, мой новый знакомый, который дал мне еду, самый огромный из них, едва заметно кивнул и сжал большую кисть в кулак, показывая, мол, держись, подруга.

Стоило мне войти в маленький зал для приемки заключенных, я чуть не задохнулась от уже знакомого со времен обезьянника гнилостного смрада – запаха месяцами не мытых человеческих тел, перемешанного с блевотиной и экскрементами. В помещении была длинная бетонная стойка, за которой копалась в каких-то бумагах полная женщина в коричневой униформе с такими же нашивками, как и у водителей, доставивших меня в тюрьму. А напротив стойки было шесть камер с дверями из толстых ржавых решеток с остатками намалеванной кое-где зеленой краски. У стойки находились несколько женщин-заключенных. Каково же было мое удивление, когда в одной из них я узнала мою Лилиану. Я вскрикнула от радости, увидев знакомое лицо подруги, она глянула на меня и дернулась что-то сказать, но надзиратель за стойкой рявкнула стоящим позади меня надзирателям:

– В отдельную камеру ее. Быстро!

Я почувствовала, как кто-то сильной рукой сжал мое плечо, и уже через долю секунды меня впихнули в одну из камер по центру и захлопнули дверь. Я бросилась к решеткам, желая еще хоть разок встретиться взглядом с Лилианой, но она стояла ко мне спиной, и мы обе в тот момент понимали, что так будет лучше. Через пару минут и ее вместе с другими женщинами-заключенными запихнули в одну из камер – в какую, я уже видеть не могла. Мое сердце забилось, подозревая неладное: меня изолировали от остальных, хотя камеры были переполнены – по 5–7 человек в каждой. Это был очень плохой знак – спецусловия, а значит, после распределения меня снова ждет одиночный карцер.

Оглядевшись вокруг, я к своему ужасу увидела, что мое новое жилище до боли напоминает столичный обезьянник: камера была не больше метра в ширину и пару – в длину. В ней имелись приваренные к стене двухъярусные железные нары, а в углу – железный унитаз, совмещенный с такой же раковиной. Я подошла к ней и надавила на металлическую кнопку, из крана поползла тоненькая струйка ржавой воды. Пить хотелось невероятно, и я прекрасно понимала, что другой воды у меня не будет, так что я с жадностью, капля за каплей, втянула в себя опалово-мутную жидкость. Десять месяцев в тюрьме уже научили меня довольствоваться тем, что есть, и, признаюсь, ничего, кроме радости от глотка воды, я не почувствовала. Если не вдыхать ее гнилой запах, она кажется не такой уж и плохой.

К стойке привели мужчин-заключенных из автозака и, оформив, тоже распихали по камерам. Они тут же громко стали требовать права на звонок по телефону. Надзирательница, громко ругаясь, вытащила откуда-то из-за стойки телефонный аппарат, приваренный к длинной железной палке на колесиках, и подкатила к одной из камер. Когда она проходила мимо моей клетки, я обратилась к ней:

– Извините, а можно я – следующая? Мне нужно позвонить.

Надзирательница на секунду остановилась:

– А мне знаешь, что нужно? В отпуск мне нужно!

И она снова скрылась за стойкой копаться в бумагах.

«Но ведь у меня есть право на звонок, – думала я, – продолжу требовать, может быть, получится позже». Я прекрасно понимала, но не хотела признаваться себе, что ни позже, ни потом это не получится. Когда тебя запирают одну в камере, упаковывая остальных группами, это означает только одно – особое отношение, и оно меня ждет теперь во всем.