Викентий Вересаев - Пушкин в жизни. Спутники Пушкина

В конце октября 1826 г. Веневитинов переехал в Петербург, – может быть, спасаясь от безнадежной своей любви. Поступил на службу в Азиатский департамент министерства иностранных дел. Он был вообще слабого здоровья. При въезде в Петербург он по недоразумению был арестован и двое суток провел в сырой гауптвахте. Это еще больше подорвало его здоровье. Директор Азиатского департамента, когда ему представлялся Веневитинов, был поражен его болезненным видом и сказал:

– У него смерть в глазах, он скоро умрет.

Веневитинов вошел в колею светской петербургской жизни, делал визиты, ездил на вечера и балы; в то же время много писал; заботился о журнале, приглашал сотрудников, посылал в Москву ободряющие письма. В начале марта, на балу у Ланских, во флигеле дома которых жил Веневитинов, он, разгоряченный танцами, в одном фраке перебежал по двору к себе во флигель, простудился и 15 марта умер. Ему не было еще двадцати двух лет. Смерть его произвела на всех потрясающее впечатление. Дельвиг писал Пушкину: «…знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных дарований с прекрасною молодостью!» Шестидесятилетний И. И. Дмитриев писал в эпитафии:

На могильной доске Веневитинова вырезан был стих из стихотворения его «Поэт и друг»: «Как знал он жизнь, как мало жил!»

Выдающийся историк, журналист и публицист. Отец его был калужский крепостной крестьянин графов Салтыковых, много лет был у своих господ доверенным домоправителем и в 1806 г. получил со всем семейством вольную. После этого служил в Москве канцеляристом. Был, по-видимому, человек состоятельный: имел возможность отдать сына в гимназию. По окончании гимназии Михаил Петрович поступил в университет. Здесь он заинтересовался русской историей. Окончил курс в 1823 г., через год защитил магистерскую диссертацию «О происхождении Руси», имеющую крупные научные достоинства. С 1826 г. стал читать в университете всеобщую историю. В то же время писал повести, драмы. С 1827 по 1830 г. стоял во главе журнала «Московский вестник», бывшего органом московского кружка шеллингианцев. Отдел русской истории находился в руках Погодина, который вел обстоятельные обзоры исторических новостей. В журнале Пушкин поместил более 30 своих стихотворений. Вследствие своей серьезности журнал успеха в публике не имел. В 1835 г. Погодин получил в Московском университете кафедру русской истории. Напечатал ряд работ по русской истории, из которых некоторые имели большие научные достоинства. В сороковых и пятидесятых годах издавал журнал «Москвитянин», бывший представителем официальной казенной народности, провозглашавшей «гниение Запада» и ведший яркую полемику с «западниками».

У Погодина было некрасивое лицо с очень большим, губастым ртом, тяжелые, медвежьи приемы, грубоватая манера обращения. Славился он феноменальной скупостью, журнальным своим сотрудникам за статьи ничего не платил, любил даровщинку, любил не дать или хотя бы не додать; выпустить деньгу из рук для него было очень тяжело, хотя бы он и знал, что впереди будут барыши. Однако доступен был и великодушным порывам. В 1830 г., перед женитьбой Пушкина, усердно добывал ему денег, не раз оказывал очень крупную материальную поддержку Гоголю. Но каждое свое одолжение он, как кулачок-мужичок, четко записывал в памяти и ждал благодарности в размерах, точно соответствующих одолжению. И в жизни, и в дневниках проявлялся с простодушной откровенностью, иногда переходившей почти в цинизм. С. М. Соловьев про него пишет: «Есть много людей, которые так же самолюбивы и корыстолюбивы, как Погодин, но не слывут такими потому, что у Погодина душа нараспашку: что другой только подумает, Погодин скажет; что другой скажет, Погодин сделает. Другие скрывают свое корыстолюбие, Погодин же сам признается, что он корыстолюбив, и жалуется: «Вот люди! Имей какой-нибудь недостаток, так уж они и привяжутся к нему, и никогда не будешь ты у них порядочным человеком, хотя бы при этом недостатке имел и большие достоинства». Но в том-то и дело, что у Погодина не было больших достоинств, хотя и было достоинство, довольно редкое в русском человеке, – смелость. Смелым бог владеет, – авось! – и идет напролом. Смел он на доброе дело, например написать правду о делах управления и подать ее в руки царю; смел и на то, чтобы сейчас же попросить денег у правительства, которое знает, что он богат, и тем обнаружить свое корыстолюбие, потерять уважение, приобретенное было смелым добрым делом; смел и на то, чтобы, будучи в Брюсселе, зайти к Лелевелю (знаменитый польский революционер), засвидетельствовать ему свое уважение; смел и на то, чтобы надуть человека, имеющего значение в обществе, человека, следовательно, опасного; смел на то, чтоб обругать своего противника печатно без соблюдения приличий; смел на то, чтоб вредить врагу всякими средствами. Поведение его оскорбляло своим цинизмом и нравственным неряшеством». Характер Погодина отражался и в стиле его писаний. Стиль этот Герцен метко характеризует так: «Шероховатый, неметеный стог, грубая манера бросать корноухие, обгрызанные ошметки и нежеваные мысли». Лекции его не были блестящи. Благодушный И. А. Гончаров вспоминает: «Читал он скучно, бесцветно, монотонно и невнятно, но был очень щекотлив, когда замечал в ком-нибудь невнимание к себе. Чуть кто-нибудь из слушателей шепнет соседу слово, спросит, который час, он, – бог его знает, как, – непременно поймает и обратится с вопросом: «Г-н такой-то! Позвольте спросить, какое последнее слово я сейчас сказал?» – «Вы изволили говорить о том, – начинает тот заискивающим голосом, – как Валленштейн двинулся с войском…» – «Нет, одно последнее слово скажите». Тот, конечно, молчал, и Погодин продолжал читать. Этого рода выговоры были среди скучной лекции маленьким развлечением для всех – посмотреть в лицо сконфуженного товарища. У Погодина было кое-что напускное – и в характере его, и во взгляде на науку. Мы чуяли, что у него внутри меньше пыла, нежели сколько он заявлял в своих исторических ученых и патриотических настроениях, что к пафосу он прибегал ради поддержания тех или других принципов, а не по импульсу искренних увлечений».

С Пушкиным Погодин познакомился осенью 1826 г., вскоре после приезда Пушкина в Москву из ссылки. Отношения между ними установились очень хорошие и оставались такими до самой смерти Пушкина. Пушкин поддерживал погодинский «Московский вестник» и привлекал к нему сотрудников; с большим, малопонятным одобрением относился к повестям и драматическим изделиям Погодина, находил, например, что его трагедия «Марфа-Посадница» имеет «европейское высокое достоинство» и многие сцены признавал достойными… Шекспира. Хлопотал за Погодина в цензуре, старался устроить ему денежное вспомоществование для поездки за границу и т. п. В 1831 г. писал Плетневу: «Погодин очень, очень дельный и честный молодой человек, истинный немец по чистой любви своей к науке, трудолюбию и умеренности». Погодин со своей стороны с большим уважением и любовью относился к Пушкину, добывал ему, как указано, денег. Ф. И. Буслаев вспоминает, как Погодин сообщил им, студентам, о смерти Пушкина: «Приходит Михаил Петрович, весь взволнованный, бледный, измученный, сам не свой, – едва можно узнать его, точно после тяжкой болезни. Садится на кафедру и в течение нескольких минут не может промолвить ни слова; наконец, задушаемый рыданиями, передает нам о великом бедствии, постигшем Россию: Пушкина не стало; он помер!»