Марта Петерсон - Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму

Постепенно я познакомилась со всеми работниками штаба. Одних я старалась избегать, с другими общалась с удовольствием. К последним относился наш специалист по отчетности Билли. На стене его огромного кабинета с высоким потолком и световыми окнами висела шестиметровая карта окрестностей Паксе, или Четвертого военного округа (ВО IV). На ней цветными булавками обозначалось присутствие и перемещение вражеских и дружественных войск. Билли где-то раздобыл высокую приставную лестницу на колесиках — точь-в-точь как в библиотеках. Время от времени он просил меня переместить булавки на карте, называя точные шестизначные координаты для каждой. Почему-то именно это позволяло мне почувствовать, что рядом идет война: размещая некоторые булавки, я понимала, что в этих местах были замечены части ВНА, отдельные солдаты или вражеская техника. Я также видела, где располагались наши лаосские войска, и лучше понимала, чем занимается Джон.

Основной задачей Билли был сбор рапортов офицеров ВР и написание исчерпывающих отчетов о ходе войны. Он отправлял эти отчеты по телеграфу и курьерской почтой во Вьентьян, где их подшивали в итоговые отчеты и отправляли в штаб-квартиру ЦРУ в Вирджинии.

Билли поручил мне собирать сырые сведения, получаемые от дорожных патрулей, и перепечатывать их на карточки размером восемь на тринадцать сантиметров, включая дату и время сообщения и шестизначные координаты. Сначала я добросовестно печатала эти карточки, но со временем мне это наскучило. Я подумала: “Он читает карточки каждый день”, — и стала включать в подборку фальшивые карточки, чтобы он мог посмеяться.

Например, в сообщении говорилось, что на таких-то координатах была замечена группа легковооруженных солдат ВНА. Я печатала: “Группа легкомысленных солдат ВНА была замечена” на конкретных координатах. К другому сообщению я добавила: “Отряд солдат ВНА был замечен верхом на слоне”. Мои развлекательные фальшивки становились все глупее и длиннее. Прошло несколько недель. Я решила, что Билли читает их и выкидывает, ничего мне не говоря, чтобы не портить веселье.

Как выяснилось, он не читал их, а сразу отправлял в архив. Само собой, я не записывала даты забавных сообщений, а потому не могла без труда разыскать их среди сотен карточек. Когда я призналась Билли в своей шалости, он не стал изымать фальшивки из архива. К счастью, все карточки были уничтожены, когда война в Лаосе закончилась и все документы отправились в шредер.

Я придумала себе еще одно занятие: стала обучать английскому лаосских переводчиков и ассистентов оперативного отдела. Не помню, как я этого добилась, но эта работа приносила мне самое большое удовлетворение, пока мы жили в Паксе. Эти люди говорили на ломаном английском и повторяли фразы, которые слышали от американцев, часто используя цветистый сленг, что был в ходу на базе. Сами того не понимая, они сквернословили прямо на уроках, невзирая на мое присутствие. Мне не раз приходилось сдерживать смех, когда я слышала что-то вроде: “Миссис Тамак, как называется эта хренотень?” Думаю, я помогла им значительно расширить словарный запас и выучить немало полезных фраз, чтобы быстрее и точнее передавать информацию в ходе важных радиопереговоров, но было совершенно очевидно, что мои уроки не были у них в приоритете.

В целом я каждый день страдала от такой однообразной и неинтересной жизни. С подачи Джона я запросила заявление на вступление в программу Фулбрайта, надеясь, что меня отправят на работу в Таиланд. Пока я заполняла его, Карл сообщил, что слышал о моем заявлении, и спросил, понимаю ли я, что Джон может лишиться работы в ЦРУ, если я получу место по программе Фулбрайта: “Есть список организаций, куда запрещено вступать сотрудникам ЦРУ. Программа Фулбрайта в этом списке. Бывшие члены этих организаций не могут даже претендовать на должность в ЦРУ, пока не пройдет пять лет с момента прекращения их членства”. Карл пояснил, что таким образом предотвращается “загрязнение” подобных гуманитарных программ. Не стоит и говорить, что я тотчас порвала свое заявление.

Было сложно просто быть женой Джона. Я чувствовала себя потерянной, не имеющей собственной личности. Мне тяжело давалась работа на низших должностях, которые не требовали никаких навыков. Я знала, что я умнее многих мужчин, которые давали мне задания, и что я большего добилась в жизни. Меня раздражало их высокомерие. Джон относился ко мне иначе, но мы очень редко бывали вместе. Я забыла о гордости и смирилась с тем, что отныне я лишь дополнение к его карьере. Жена Карла, Элизабет, часто рассказывала мне о том, как тяжело ей приходится на работе в управлении, где женщин ценят гораздо меньше, чем мужчин. Я понимала, о чем она говорит, но от этого мне было не легче.

Мы с Джоном прожили на базе шесть месяцев, до декабря 1971 года, когда нас перебросили на другой берег реки во исполнение приказа Карла о переводе супружеских пар с территории базы, которая находилась слишком близко к аэропорту. Я обрадовалась переезду, потому что меня уже тошнило от вони дубильни, расположенной прямо за нашим лаосским домом. Я чувствовала эту вонь, куда бы ни дул ветер. Впрочем, я скучала по буйволу, которого с недавних пор встречала каждый день. Я ходила в штаб мимо теннисных кортов, а огромный буйвол всегда стоял на своем любимом месте в углу поросшего коричневой травой поля. Каждое утро я разговаривала с ним, проходя мимо, но он лишь жевал свою травку, активно двигая челюстью из стороны в сторону. Он ни разу ко мне не подошел. Буйвол стал частью той рутины, которую мне пришлось забыть, когда мы переехали, своего рода верным другом, замены которому я так и не нашла.

Начальник службы тыла нашел нам хороший дом, построенный во французском колониальном стиле. Он располагался рядом с пятью или шестью другими домами, в которых жили американцы, вблизи футбольного поля и напротив Клуба офицеров лаосской армии, стоявшего на дороге, ведущей к северу от Паксе. В белом оштукатуренном доме было прохладнее, чем в нашем прошлом, лаосском. Двор был обнесен высоким бетонным забором, по гребню которого шла устрашающая спираль колючей проволоки. Большой, засыпанный гравием двор служил для нас прекрасной сигнализацией: когда к нам кто-то заезжал, мы сразу слышали шорох гравия под колесами. Джим и Элси тоже переехали из дома возле аэропорта в большой дом позади нашего. У Элси была небольшая стая гусей, и если машина заезжала во двор к ней, они начинали гоготать.

В правом углу нашего двора стояла беседка, где от неумолимого солнца и обжигающей, влажной жары скрывались охранники, боровшиеся с мелким воровством местного населения. Хотя у охранников было оружие, которое они складывали в углу беседки, Джон сказал мне не рассчитывать, что они воспользуются им в случае вражеского нападения. Он посоветовал мне присматривать за охранниками. Обычно они ходили в одинаковой форме цвета хаки, и Джон сказал, что если однажды утром я увижу их в гражданской одежде, то мне стоит опасаться возможного нападения ВНА. В гражданской одежде нашим охранникам ничего не стоило раствориться в толпе на улице.