Зинаида Главан - Слово о сыновьях

— Говорит Москва. Передаем последние известия…

Лежа в постели, я представляла себе, как муж и наши друзья, обступив радиоприемник, с жадностью ловят каждое слово об успехах советских людей, об их трудной борьбе за новую жизнь. Вспомнилась Россия, суровый родной Петроград, Черное море, Севастополь… Неужели я больше никогда не побываю в родных краях? С такими мыслями я засыпаю.

— Зина, проснись, — сквозь сон слышу знакомый и такой далекий голос — Проснись, Зина. Проснись. Новость-то какая!

Я с трудом открываю глаза. Комната залита лунным светом. У постели стоит муж. Он почему-то улыбается, глаза радостно блестят.

— Говори скорее, что такое, — прошу я.

— А вот угадай, — усмехается Григорий Амвросиевич, подогревая мое любопытство.

— Ну, не томи, Гриша.

Муж сел рядом, обнял меня и все с той же сияющей улыбкой сказал:

— Поздравляю с новой жизнью. Русские освобождают Бессарабию. У нас будет установлена Советская власть.

— Правда?

— Передали по радио. Румынские войска должны в течение двух дней покинуть Бессарабию.

— Господи, наконец-то…

Мы так были взволнованы этой радостной вестью, что не могли уснуть и проговорили до самого рассвета. А на утро все село знало о предстоящем приходе Красной Армии. Все теперь только этим и жили.

На другой день, покинув укрепленный район на правом берегу Днестра, через село прошли хмурые, подавленные румынские солдаты. В усадьбе помещика Пержу царил страшный переполох. В повозки поспешно укладывалось имущество. Злой, весь заплывший жиром помещик покрикивал на возниц:

— Пошевеливайтесь, говорю вам. К поезду опоздаем. Проклятие королю! — и, схватившись за голову, он убегал в дом. Видно, жалко было расставаться с награбленным добром.

Крестьяне с усмешкой смотрели на суетившегося помещика.

— Солому не забудь погрузить, господин Пержу. Королю подаришь, — под общий смех крикнул кто-то.

Помещик, словно ужаленный, оглянулся и, сердито бормоча угрозы, уселся в бричку и укатил на станцию.

Помещик Пержу славился своей скупостью. Он годами не выплачивал крестьянам заработанные ими деньги. Батраков и поденщиков он кормил такой соленой брынзой, что те потом опивались водой, наживая желудочные болезни.

В том году стояла суровая морозная зима. Небольшие запасы топлива, которые были у крестьян, быстро иссякли. На полях помещика много лет гнили огромные скирды соломы. Тогда жители Радулян попросили Пержу отпустить им на топливо соломы в счет денег, которые он был им должен. Помещик отказал, опасаясь, что крестьяне возьмут соломы больше, чем им положено. Ее ведь не взвесишь.

Эту солому и вспомнили удиравшему помещику.

Но вот и помещичья бричка скрылась в пыльной дымке. Потеряв ее из виду, крестьяне облегченно вздохнули. Старое навсегда уходило из их жизни. А новое? Новое еще было скрыто в неизвестности.

От помещичьей усадьбы толпа двинулась к зданию бывшей примарии [5] Сельская управа. , чтобы там встретить Красную Армию.

Боря и Миша весь день пропадали неизвестно где. Рано утром я нашла на столе записку: «Мамочка, не волнуйся, мы идем встречать Красную Армию». Но в толпе встречавших сыновей я не нашла.

Радулянцы ждали освободителей. Для дорогих гостей были приготовлены хлеб-соль, букеты цветов, кувшины с вином, прикрытые ярко вышитыми полотенцами. Взоры всех собравшихся устремлены на восток.

Вдруг из переулка выскочил запыхавшийся парнишка.

— Идите скорее… — еще издали крикнул он. — Там советский самолет!

Все бросились за ним. Но никакого самолета за селом не оказалось. Ворча и поругивая сорванца, вернулись обратно. А через час другой мальчик принес новую весть: на Сорокском шоссе видна пыль.

— Это точно Красная Армия идет, — убеждал он с таким жаром, что все поверили ему, и толпа хлынула в противоположный конец села. Но как пристально ни всматривались мы в протянувшееся серой лентой шоссе, никакого движения на нем не было видно. Уже в сумерках возвратились мы к зданию примарии. Решено было не расходиться отсюда до тех пор, пока не дождемся Красной Армии.

— Может, они прошли мимо? — высказал кто-то сомнение.

— Не должны. Радуляны на большом тракте стоят.

Часов в десять вечера те же вездесущие ребятишки первыми заметили подходившую к селу красноармейскую часть.

— Идут! Идут! — радостно возвестили они.

Толпа бросилась навстречу колонне. Объятия, поцелуи, радостные всхлипывания. Старик, убеленный сединами, служивший когда-то в русской армии, на расшитом рушнике преподносит советскому командиру хлеб-соль:

— Нашим дорогим освободителям. От жителей села Радуляны, — взволнованно говорит он и низко кланяется.

Красноармейцев забрасывают цветами. По рядам уже пошла добрая чарка вика… Кто-то трясет меня за плечо. Оборачиваюсь: Боря и Миша. Оба необычайно веселы, глаза их светятся большим юношеским счастьем. У обоих на фуражках повыше козырька поблескивают красные звездочки.

— Ты нас искала? Да, мама? А мы в Сороках были… Уже познакомились с красноармейцами… Это они подарили, — Миша срывает с головы фуражку.

— Вижу… Но что же вы делали в Сороках?

— Красную Армию встречали, а потом дорогу в Радуляны показывали.

— Молодцы! — похвалил сыновей Григорий Амвросиевич.

— А мне вот что советский командир дал, — Боря выхватил из-за пазухи книгу в коричневом переплете. В лунном свете на обложке золотом блеснуло: «Котовский».

Наш разговор заглушает красноармейская песня. Над окутанными сумерками Радулянами торжественно звучит:

У околицы дружески прощаемся с советскими бойцами. Дольше им нельзя задерживаться; их с нетерпением ждут в соседних селениях.

Взволнованные только что пережитой встречей, нехотя расходимся по домам. Боря и Миша, обнявшись, идут впереди и вдруг неожиданно затягивают:

Я была растрогана. Задушевная мелодия словно перенесла меня на необозримое русское раздолье, к тихой глади реки, над которой стоит простая русская девушка, беззаветно преданная своему милому.

— Хорошая песня, правда, мама? — закончив петь, спросил Боря.

— Очень! — не удержалась я. — Когда вы успели ее выучить?

— Пока ехали от Сорок, всю дорогу пели. Мы еще знаем, — и, не дожидаясь моей просьбы, сыновья весело и дружно спели песню о трех танкистах.

Так с новых песен начиналась наша новая жизнь.

Через несколько дней в Радуляны приехал представитель из района. Он переписал имущество и скот, что остались от сбежавшего в Румынию помещика, осмотрел и обмерил поля, на которых привольно шумели хлеба.