Зинаида Главан - Слово о сыновьях

Дождь шел всю ночь, и только к утру прояснилось. На чисто вымытом голубом небе ярко засияло солнце. Напоенная влагой, паром дышала земля.

Был воскресный день. Мы сидели в садике, наслаждаясь наступившей после дождя прохладой. Стукнула калитка, и во двор вошел подавленный и словно съежившийся Мишин. Он угрюмо поздоровался и, сев на лавочку, опустил голову. Мы не привыкли видеть его таким и сразу поняли: что-то случилось.

Мишин поднял голову и посмотрел на нас.

— Не слыхали, что ли?

— Слышал, — спокойно ответил Григорий Амвросиевич. — Тут один прохожий говорил.

— А что такое? — встревожилась я.

— Война… Немцы напали… — сдавленно проговорил Мишин.

Мы молчали, потрясенные. А Василий Никитич рассказывал нам о первых горестных вестях войны.

— Фашистские самолеты бомбили Кишинев и Бельцы… Начались пожары.

Жестокой болью обожгли меня эти слова. Дети! Ведь они там учатся — в Кишиневе и Бельцах.

— Гриша, их надо скорее вызвать, — сквозь слезы крикнула я. — Их могут убить.

— Не волнуйся, они уже не маленькие, сами знают, что нужно делать, — успокаивал меня муж.

— Вы приходите завтра пораньше, Зинаида Трофимовна, — попросил Мишин и, попрощавшись, ушел.

Он еще находился в том подавленном состоянии, когда внезапно обрушившееся горе порождает у человека растерянность. Все, к чему он так старательно готовился, во что вкладывал всю душу, — рухнуло. Война перевернула всю жизнь, разрушила мечты.

Не жаворонки теперь были хозяевами неба — самолеты бороздили его. Где-то вдалеке, видно над Бельцами, шли воздушные бои. Ночью тьму пронизывали полосы прожекторов и огненные нити трассирующих пуль. Иногда мы видели загоревшийся в воздухе самолет. Распустив огненный хвост, он метеором падал на землю. Наш или вражеский — кто знает? Всю ночь в небе полыхало зарево пожаров.

Война! Серые тучи низко ползут над землей. Мелкий дождик моросит вот уже несколько дней. Я печально смотрю на разлинованное дождевыми струями окно и с болью думаю о сыновьях… Вот в сетке дождя выплыла из-за угла знакомая фигура. Неужели Михаил? Худой, осунувшийся, еле передвигает ноги.

Я выбежала навстречу.

— Миша, дорогой…

Он поднял на меня красные, воспаленные глаза и с трудом выговорил:

— Устал очень…

Войдя в комнату, он, не раздеваясь, повалился на кровать и моментально уснул. Спал он долго и только вечером, за ужином, рассказал о себе:

— Оставаться в Кишиневе больше было невозможно. Немцы бомбят по нескольку раз в день. Сначала мы целые сутки проводили на крыше училища, боролись с зажигалками. А потом нам объявили, что занятия временно прекращаются, и предложили разойтись по домам. Железная дорога, сами знаете… Я боялся, как бы вы не уехали, и страшно спешил. Сто сорок километров прошел…

Иначе сложилась судьба Бориса. В училище спешно заканчивали учебный год. Несмотря на тяготы военного времени, были проведены выпускные экзамены. Директор поздравил выпускников, в числе которых был и Боря, с окончанием училища и, вместо обычного пожелания успехов на благородном педагогическом поприще, обратился с призывом:

— Молодые патриоты! Наша Родина в опасности. Коварный враг нарушил мирный созидательный труд советского народа. Ваше место в рядах его защитников. Кто смел и честен, кому дороги завоевания Советской власти, тот откликнется на мое обращение и вступит в ряды бойцов истребительного отряда…

В такой отряд записался и Боря.

Бойцы отряда вылавливали вражеских парашютистов, сигнальщиков, диверсантов.

После ожесточенных боев врагу удалось сломить оборону и вплотную подойти к городу. Командование приказало бойцам истребительного отряда покинуть Бельцы.

Отдохнуть Михаилу не пришлось. На другой день его вызвали в сельсовет. Началась всеобщая мобилизация.

Отправка мобилизованных были назначена на следующее утро.

Погода по-прежнему стояла дождливая. Но в хлопотах, приготовлениях люди не замечали ненастья.

Всю ночь мы не гасили огня. Я готовила Мише белье, теплые носки, напекла в дорогу пирожков и лепешек. А Григорий Амвросиевич как бывалый солдат заботливо учил сына не быть безрассудным в бою, не подставлять понапрасну голову пуле.

Настроение у нас было подавленное. Угнетала не только близкая разлука с младшим сыном, но и то, что мы ничего не знали о Борисе. Я все думала о нем. Жив ли? Куда забросила его военная судьба? Со страхом отгоняла мысль, что он мог погибнуть.

Рано утром мы уже были в школе. Еще издали услышали гул голосов. Матери просили сыновей беречь себя, писать почаще. Мужья наказывали женам, как вести хозяйство. А молодушки да невесты, не стесняясь народа, обнимали, целовали своих любимых и плакали. Я еле сдерживала душившие меня слезы. Вдруг прибежал мальчик и, дернув меня за юбку, сообщил:

— Тетя Зина, ваш Борис пришел… я видел…

Я кинулась к двери и в коридоре едва не столкнулась с Борей. Грязный, похудевший, с винтовкой за плечами, он шел мне навстречу и улыбался усталой, измученной улыбкой.

— Боря, родной мой…

Он все улыбался, совсем повзрослевший, возмужавший.

— Я шел домой, но мош Гаврила сказал, что вы тут. Вот я и пришел, — сказал он, словно оправдываясь за свой неопрятный вид.

— Миша уходит в Красную Армию, — сообщила я.

— Это хорошо. Я тоже пойду с ним.

— Тебе отдохнуть нужно, Боренька, — взмолилась я.

— Теперь не время отдыхать, мама. Отдохнем, потом, когда разобьем фашистов, — ответил Боря, и я поняла, что передо мной не прежний послушный мальчик, а получивший боевое крещение самостоятельный мужчина.

Но и я не сдалась: уж очень хотелось мне, чтобы он хоть немного побыл с нами. Я обратилась за поддержкой к мужу. Григорий Амвросиевич только пожал плечами: дескать, что я могу сделать?

— Ну, Боря, родной, ну на денек, — умоляла я сына.

— Не могу, мамочка. Не сердись, — и, поцеловав меня, Боря прошел в комнату комиссии.

Просьбу его удовлетворили, и он со своей неразлучной винтовкой, полученной в истребительном отряде, присоединился к колонне мобилизованных. Его назначили старшим и поручили следить за порядком.

Вскоре колонна тронулась. Прощаясь с сыновьями, я дала им на всякий случай адрес деверя, который жил в Донбассе, в городе Краснодоне.

— Может, нам придется переехать туда, — говорила я им.

По грязной, размытой дождями дороге колонна медленно двинулась к Рыбницкому мосту. Матери, жены, родные брели за ней, причитая и всхлипывая. Я еще раз обняла сыновей и долго смотрела им вслед, пока колонна не скрылась за холмами. Усталая, обессиленная вернулась я в село.

У школы мне бросилась в глаза толпа людей в чужой военной форме. На некоторых из них белели повязки бинтов. Плотным кольцом их окружали ребятишки, старики, женщины.