Максим Баженов - Мой учитель Филби

Наша беседа почти сразу перешла на общеполитические гемы, в частности, мы затронули положение в советском руководстве. Дело было за несколько дней до смерти нашего предпоследнею генсека Черненко. Хили интересовали позиции Горбачева, а также то, поддержит ли его КГБ.

Он внимательно выслушал мои ответы и сказал:

– Ты вроде мозговитый парень. Если пообещаешь быть еще и паинькой, то я тебе кое-что покажу.

С этими словами Хили извлек из потрепанного кожаного портфеля статью, подготовленную им для журнала «Обсервер», и дал ее мне почитать. Материал касался последствий для советской внешней политики предстоящей смены руководства в Кремле, выдержан был в довольно правильном, с нашей, советской, точки зрения, ключе.

Хили поблагодарил меня за комментарии и вдруг засуетился, вспомнил, что опаздывает на заседание какого-то комитета.

Однако он охотно согласился на ланч в итальянском ресторане «Буссола», записал дату и место в дневнике, в дверях шутливо приставил свой кулачище к моему подбородку и заявил:

– Ты, кажется, отличный парень, Макс. Мне было с тобой интересно.

В центральном лобби я столкнулся с известным общественным деятелем Стэном Виндассом. Тот с нескрываемой завистью выслушал мое сообщение о том, что я провел наедине с Хили больше часа, и сухо заметил, что этим следует гордиться, поскольку такая удача выпадает далеко не каждому.

Признаться, я мало надеялся на то, что Хили явится на ланч, но почти точно в назначенное время он вылез из такси перед «Буссолой». Вышколенные официанты почтительно расступились при появлении именитою гостя. Нам отвели привилегированный столик в углу. Проходя через зал, Хили раскланялся с несколькими видными консерваторами министерского ранга, сидевшими там.

Он аппетитно, смачно вкушал изысканные итальянские яства, запивал их превосходным вином, справлялся у каждого официанта, откуда тот родом, и тотчас же пускался в воспоминания о той или иной области Италии. Особенно мой гость обрадовался, узнав, что один из официантов был из Бриндизи.

Я по-английски вступил в разговор, шедший на итальянском языке, – Хили, как я понял, рассказывал о своих военных годах в Италии – и поинтересовался, не то ли это место, где разбили Спартака.

– Господи, чего только не знают эти русские! – воскликнул Денис и обозначил у моей челюсти нокаутирующий удар.

Избыток алкоголя, выпитого тогда, а также годы, прошедшие с момента этого события, не позволяют мне подробно передать канву беседы на том памятном ланче. Помню только, что наибольшее впечатление на меня произвел разговор о давнем членстве Хили в компартии Великобритании.

– Расскажите, пожалуйста, бывший товарищ Хили, почему вы порвали с коммунизмом? – спросил я и тут же пожалел о своем ерничанье.

Денис на полном серьезе рассказал, как в тридцатые годы вступил в КПВ, ибо был убежден, что компартия – единственная реальная сила, боровшаяся с фашизмом. После войны он порвал с ней, так как был не согласен ни с ее политикой, ни с философскими устоями научного коммунизма.

Хили был энциклопедистом, к тому же в университете специализировался на философии. Мне было неловко чувствовать свое полное бессилие перед лицом его профессиональной критики марксизма-ленинизма, разбиваемого в пух и прах по всем параметрам.

Он, правда, отдал определенную дань исторической роли Ленина, но звучало это примерно так:

– Если честно, Ленин был вшивый философ и слабый стратег, но при этом гениальнейший тактик и практик. – Тут он заметил мое немалое замешательство и сказал: – От тебя, верноподданного коммуниста, я не ожидаю одобрения моих взглядов. Спасибо и на том, что ты терпеливо выслушал меня и не стал оспаривать моего права на собственную точку зрения.

После политики разговор наш почти полностью переключился на темы искусства. Хили рассказал, что у него колоссальная коллекция виниловых пластинок, собиравшаяся на протяжении нескольких десятилетий.

– Я научился не замечать качества записи, – отметил он. – Главное для меня не шипение, а исполнение.

От Хили я впервые услышал, что легендарный Герберт фон Караян, может быть, не является лучшим в мире дирижером. Он назвал ряд других маэстро, в том числе и малоизвестных мне, сыну симфонического дирижера.

Мы сошлись на гениальности Моцарта, и Хили с упоением стал рассказывать, что в свое время привез из Америки редкую пластинку с записями похабных песенок великого австрийца. Оказывается, Моцарт сочинял и для своих собутыльников, приятелей по пьяному кабаку! Денис обещал достать мне такую пластинку, как только поедет в Штаты.

Хили перемежал свою речь пространными цитатами из немецких философов, конечно же, на языке оригинала. Мне пришлось робко заметить, что немецкого я не знаю, только чуть-чуть французский, после чего Денис буквально замучил меня еще и этим языком.

Под конец ланча я попытался в как можно более сдержанной форме выразить свое восхищение личностью Хили, откровенно сказал ему о своем желании познакомиться с самыми интересными англичанами – Тони Бенном, Эноком Пауэллом, – к которым теперь добавился и он. Видимо, эти излияния все же звучали слишком льстиво. По крайней мере, мне показалось, что собеседник среагировал на них кисло.

Чтобы хоть как-то восстановить свое достоинство, я закончил панегирик так:

– Не сомневаюсь, Денис, что вы станете министром иностранных дел. Торжественно обещаю: где бы ни был в тот момент, я изыщу способ поздравить вас.

Хили оживился и ответил:

– По рукам. Я не забуду тебя, Макс.

Когда пришло время уходить, Хили вдруг помрачнел и сказал, что за свою жизнь утерял немало хороших советских контактов.

– Особенно запомнился мне один молодой советский дипломат, – проговорил он и вздохнул. – Звали его Майкл Любимов. Ты не слышал ли случайно о нем?

Я, естественно, ответил, что нет, хотя речь шла о человеке, принимавшем меня на работу в разведку.

– Впрочем, Майкл принадлежит к другому поколению, и сейчас ему должно быть около пятидесяти, – продолжил мой собеседник. – Мы встретились в начале или в середине шестидесятых, когда я был начинающим теневым министром, облазили вдвоем лучшие лондонские рестораны. Затем пришлось отказаться от всего этого, так как меня назначили министром обороны. А Майкл?.. Его обвинили в шпионаже и выдворили из Англии.

Я часто вспоминаю грустное загорелое лицо Хили, когда его, только что вернувшегося из отпуска, вытащили вместе с действующим министром иностранных дел Малькольмом Рифкиндом комментировать по телевидению массовую высылку советских представителей, среди которых был и я, состоявшуюся накануне. Хили тогда согласился практически по всем статьям с министром-тори. У меня создалось впечатление, что он умышленно уходил от обсуждения шпионской темы. Что же должно было твориться у него на душе?!