Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Все ненавистники - великие разоблачители. Только, что вместо маски и внешнего покрова, они сдирают с явлений их живую кожу, их действительное содержание - и заменяют действительность порождением распаленной фантазии.

Ненависть начинает с мнимого разоблачения и кончает живодерством - уже не в теории, а на практике.

Анализ нашей эпохи, данный Марксом и развитый Лениным, перешел все границы разумного истолкования действительности. Псевдорациональная теория превратилась в прокрустово ложе, куда не укладывается живая жизнь. Достаточно сравнить тирады "Майн Кампф" со страстными полемическими выпадами Ленина и его громовым обвинением капитализма, чтобы почувствовать их психологическое сродство. Это язык ненависти, а не объективного исследования. Из ленинско-сталинской схоластики мы столько же можем узнать об окружающей действительности, как из "Протоколов мудрецов Сиона".

В каждой ненависти, перетолковывающей боль в обиду, создается "перенесение" /"Uebertragung"/, говоря языком современного психоанализа.

Очаг болезни - внутри, но мы переносим его вовне. Другие виноваты в том, что нам плохо, что не удаются наши планы и терпят крушение наши надежды. Этим создается выход, облегчение, но только - мнимое. Ненависть получает адрес - фальшивый. И месть, диктуемая ненавистью, не доходит - как письмо направленное по фальшивому адресу. Результат ненависти - вечно голодная мстительность .

Воображаемая или реальная обида становится поводом для актов ненависти, если существует в человеке потребность и готовность ненавидеть. Рано или поздно эта потребность выражается в агрессии. И даже если лежит в основе ненависти реальный повод - всегда он несоизмерим с репрессией, и возмездие, рожденное ненавистью, далеко превосходит все, что может принять разум и нормальная человеческая психология. В подлинной мести, как мы ее знаем из истории - ищется и достигаетсяискупление. Акт мести - акт конечный и замыкающий расчет. Кровь смывалась кровью, и обида погашалась обидой. Потребность чужого страдания, составляющая существо ненависти, вытекает из иллюзии, что этим путем будет погашено свое страдание и восстановлено душевное равновесие.

Но так как связь, установленная между своей бедой и чужой виной - воображаема, то все дела, вытекающие из ненависти, не погашают ее - и она превращается в неугасимое и вечное томление духа. Нет больше евреев в германских и польских городах, но легче от этого не стало. Миллионы людей уничтожены в советских лагерях, и постепенно уясняется миру, что ненависть к "капитализму" совсем не вытекает из его преступности - потому что преступления коммунизма ничем не меньше. Но нет ни пользы, ни удовлетворения от совершаемых преступлений, и нет им конца, пока ненависть вращается в порочном кругу, из которого нет выхода.

Люди, которые летом 1940 года сломали мою жизнь и превратили меня в раба - не знали меня, и я не знал их. Но между нами стала ненависть. Это была не их личная ненависть, а коллективное порождение эпохи, ленинско-сталинский препарат, абстрактный яд, вошедший в плоть и кровь поколения. Равнодушно, спокойно и бюрократически холодно они сделали свое. Но дело не в психологическом выражении ненависти. Те же люди были бы способны и пытать меня. Равнодушие к человеческой жизни и достоинству, как если бы речь шла о животном на бойне - есть высшая мера конденсированной ненависти. Дело в неистовой, чудовищной, но совершенно о б ъ е к т и в н о й мертвящей силе, которая вытекает из безнадежной попытки построить свое собственное проклятое существование на несчастии и смерти окружающих.

Эта мертвящая сила, чтобы найти себе упор во внешнем мире, должна его необходимо фальсифицировать. Какой он есть, он не подходит. Буквально верно, что Штрайхер и Геббельс не могли ненавидеть евреев, потому что они не знали их, даже не подозревали, о них. Если бы они знали этот народ действительным живым знанием, ненависть не могла бы развиться. Их ненависть относилась к тому извращенному, уродливому представлению о еврейском народе, которое они сами себе создали, и которое было им продиктовано их потребностью ненавидеть. В учреждениях национально-социалистической партии, в их Эрфуртском Институте был нагроможден огромный материал о еврейском народе, но тысячи камешков служили им только для того, чтобы сложить чудовищную мозаику клеветы. И точно так же - люди, пославшие меня в лагерь, не знали меня. Их ненависть именно в том и состояла, что они не хотели меня знать, но не задумались сделать из моего существования и живого лица э к р а н , на котором был проецирован фильм НКВД: "Угроза для общества, правонарушитель. Отныне этот человек не будет тем, чем он сам себя считал, а тем, чем мы велим ему быть, и что мы из него сделаем". Чтобы так зачеркнуть мое существование, как они это сделали, надо было иметь за собой великую, грозную ненависть к человеку,

До тех пор , пока мы с корнем не вырвем этой ненависти - она не перестанет клеветать на человека, на его действительные побуждения, не перестанет кружиться вокруг нас, выискивая каждую нашу слабость, ошибку и грех, которых много - не для того, чтобы лучше понять нас или помочь нам, но чтобы на нас возложить ответственность за собственную жажду мучительства и крови.

В зеркале патологической ненависти отражается первобытный инстинкт хищного зверя, который знает, что свое мучение голода можно погасить теплой чужой кровью. Тысячелетия культурного развития бесконечно отдалили от нас и усложнили этот инстинкт всей софистикой псевдорациональной аргументации и самообмана. Человеческая хищность превысила звериную, отличаясь от нее тем, что проявляется по бессмысленным поводам во имя воображаемых целей. Таким образом, борьба с ненавистью не ограничивается зоологической природой человека, а охватывает всё то специфическое бесчеловечие, перверсию и ложь, которые составляют аномалию высокоразвитой культуры, и не могут быть уничтожены, пока знание о них не станет всеобщим. Свободные и зрячие люди некогда уничтожат ненависть, и создадут мир, где никому не надо будет ни ненавидеть, ни противиться ненависти. Человеческое стремление к свободе несовместимо с ненавистью. Не вдаваясь в сложные определения свободы, можно принять, что она в своем развитии вытесняет неуклонно ложь и ненависть не только из человеческого сердца, но и из человеческих отношений и социального порядка. Таким образом, оппозиция лжи и ненависти сама по себе уже есть первое проявление человеческой свободы...

Закончив этим гордым словом свое исследование ненависти, я повернулся на спину и посмотрел вокруг себя, Я лежал на полянке, на зеленой траве, в конце лагеря. Пять шагов дальше начиналась запретная зона и тянулся высокий палисад с колючей проволокой. В запретной зоне копошилось несколько заключенных, они пололи траву и перекапывали землю. Под окном больничной кухни выстраивалась очередь санитаров с ведрами на суп и кашу.