Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Понятие "погрома" соединяется обычно с представлением о внешней силе. Никакое нормальное общество не учиняет добровольно погрома над собой. Большевики пришли в мирную страну, которая, как многие другие или больше многих других, нуждалась в социальных преобразованиях. В течение короткого времени они произвели в ней тотальный погром. Можно сказать, что количество зла и насилия, человеческих страданий и горя, которое они причинили, превысило в короткое время все, что эта страна вытерпела за ряд столетий. Рекорд, который они поставили, был превзойден только их продолжателями в 1941 и следующих годах - немцами. То, что они сделали, не вытекало из нужд страны, а было продиктовано бездушным и зверским доктринерством. Население в целом отшатнулось от них. Местные люди, которые к ним примкнули и помогли им образовать аппарат власти, были постепенно вовлечены в процесс, из которого уже не могли высвободиться.

Советский строй может быть навязан каждому народу и каждому обществу, кроме самого примитивного, только силой. Нормальное и естественное развитие жизни противится тоталитарному, монопартийному и маниакальному строю. Реализация его неизбежно наталкивается на сопротивление, и никакая попытка сломить и искоренить это сопротивление не может быть доведена до конца, так как сопротивление возобновляется вечно сначала, пока существует упрямая и здоровая сила жизни. Таким образом, террор становится необходимым условием не только введения, но и дальнейшего функционирования системы.

В начале 1940 года я получил приглашение явиться в ОБЛОНО (Областной Отдел Народного Образования) города Пинска.

В библиотечном секторе меня приняли с великим почетом. "Садитесь, товарищ доктор! Извините, что мы вас по беспокоили!" Я был озадачен такой вежливостью. Мне предложили необыкновенную работу.

В Пинске находилось одно из самых редких книгохранилищ Западной Белоруссии. Местное население даже не подозревало об этом. В течение 19-го столетия царское правительство систематически ликвидировало польские костелы и монастыри в Западном крае, а находившиеся при них библиотеки свозило в Пинск. В стенах Духовной Семинарии при костеле романско-польского стиля конца 15 века, окруженном массивной крепостной стеной, накопилось до 50000 старинных и новых книг. Во времена польской независимости был прислан в Пинск ученый библиотекарь, прелат ксендз Кантак, историк церкви, филолог и гуманист. В продолжение многих лет сидел он над фолиантами, но к началу войны каталог все еще не был готов. Книги - наполовину по-латыни - были в порядке расставлены на полках к услугам 300 молодых "клериков" - будущих ксендзов.

Я помню, как ребенком, проходя мимо массивного входа во двор костела, я робко заглядывал в этот католический оазис среди улиц еврейского города. Двор был вымощен камнями, посреди возвышался небольшой монумент - памятник Мицкевичу. В стороне подымалась трехъярусная белая колокольня с круглой красной крышей. Никогда в детстве не приходило мне в голову войти в этот двор. Бессознательный вековой запрет, голос крови предков, дисциплина сорока поколений очертили магический круг у этого входа. Мне нечего было там искать, нечего делать. Ребенком я наблюдал толпу разодетых по-воскресному молящихся, всматривался в молодые и старые лица. Но как только они пропадали за входом, мое воображение не следовало за ними. Два мира расходились резко, как будто за каменной оградой был не уголок моего родного города, а безвоздушное и непостижимое, неживое пространство.

На этот раз я вошел во двор с инспектором библиотечного сектора ОБЛОНО. Табу детских лет не действовало. Клерики разбежались, и ксендз-профессор потерялся в военной заварухе. В Семинарии помещался военный госпиталь Красной Армии. Книги были выброшены и находились в четырех боковых комнатах, но так как забыли запереть двери, то больные красноармейцы всю зиму топили книгами печи. ОБЛОНО наконец спохватилось и повесило замок на дверях. Ключ звякнул, и моим глазам представилось необыкновенное зрелище: в зале со сводчатым потолком книги были свалены в кучу, как на сеновале, под самый верх. Книги громоздились выше человеческого роста: разорванные переплеты, пожелтевшие страницы, корешки, источенные мышами, труха столетий, развороченное кладбище культуры. Мы ступали по книгам, при каждом движении подымалось облако пыли, мы попирали ногами сокровища. Я наклонился и вынул из-под каблука том со стершимся золотым тиснением и датой: 1687. В эту минуту я забыл Гитлера и все свои беды. Я почувствовал себя в пещере царя Соломона среди алмазов. Глаза у меня загорелись, и я благословил судьбу, которая одарила пинское ОБЛОНО таким культурным инспектором библиотечного сектора.

Через месяц я постиг секрет этой необыкновенной культурности и внимательности как к сокровищам монастырской библиотеки, так и к моей собственной особе. Человек, вызвавший меня и принявший без возражения мой план работы и материальную смету, окруживший меня исключительным попечением и вниманием, не был советским человеком. Это был просто варшавский студент и хороший сионист, вдобавок знавший меня по некоторым моим публикациям до войны. Целый месяц наши отношения носили характер служебный и официальный, пока не оказалось, что у нас не только родина - общая, но и политическая ориентация - одинаковая.

Надо признать, что за всю жизнь не было у меня работы, более соответствовавшей моим наклонностям. Я не возражал бы, если бы предоставили мне похожую работу при Национальной Библиотеке на горе Скопус. Задача моя заключалась в том, чтобы спасти десятки тысяч книг от уничтожения, разобраться в них, отобрать отдельно книги, пригодные для советского читателя, отдельно теологию, книги антисоветского содержания и книги, представляющие библиографическую ценность. Я связался с "Утильсырьем" и в первый же месяц послал туда 700 кило разорванных листов, старых газет и всякой макулатуры. Теперь я думаю, что было неосторожно посылать так много: при желании легко было бы обвинить меня во вредительстве, то есть в намеренном уничтожении книг. Достаточно было бы доноса случайного человека, чтобы создать "дело". Но тогда подобные страхи не приходили мне в голову. Я взялся за работу с энтузиазмом.

План и смета работ были отправлены в Обком партии на утверждение, которое так и не состоялось до конца моей работы. Тем временем я получил удостоверение, по которому нас пропускали на территорию военного госпиталя, закрытую для обыкновенных смертных, - и право подобрать себе штат сотрудников.

В моей "бригаде" работали шесть человек. В помощники был взят Леня, мой кузен и сосед по комнате. Ценным сотрудником был Давид - солдат польской армии, принимавший участие в сентябрьских боях с немцами. Давид, как хороший столяр, мастерил для нас полки и ящики, куда мы укладывали отсортированные книги.