Дженнифер Уорф - Посреди жизни

В большинстве своем люди доверяют другим. Они живут достойной жизнью, ходят на работу, растят детей, общаются с друзьями, а когда заболевают – идут к своему врачу в надежде, что врач им поможет. Малейшая тень подозрения, что пациента можно просто «усыпить», разрушит это доверие, особенно если речь идет о беспомощном или хронически больном человеке. Слово «усыпить» эмоционально заряжено, и чаще всего лучше избегать подобного, но это язык обычных людей, это то, что большинство из нас думает и чувствует.

Я христианка, и я уповаю на Бога и люблю Бога в каждом моем вдохе, в каждом биении сердца. Христианство направляет мои мысли и мою жизнь. Но когда дело доходит до эвтаназии, меня одолевают сомнения. Думать об убийстве слабых и беспомощных – это чудовищно, это противно Десяти заповедям. Однако я также верю в эволюцию. Может быть, люди должны научиться назначать время смерти для себя и других; может, это часть Божественного плана по эволюционному развитию человечества и достижению ответственной зрелости, к которой мы должны подготовить наши умы, души и чувства. Но при этой мысли меня пронизывает дрожь, и я до сих пор не знаю ответа.

Эвтаназия, санкционированная на уровне государства, откроет ворота такому злу, которое мы пока даже не можем вообразить. Не у всех людей лучшие намерения, не во всех семьях царит любовь, не все желают добра своим соседям. Да и врачи не все мудры и добры, и вполне возможно пристраститься к убийству, как показала нам карьера доктора Гарольда Шипмана [28] Шипман Гарольд (1946–2004) – британский врач, серийный убийца, который тайно вводил своим пациентам смертельные дозы наркотических препаратов. Убил, по разным оценкам, от нескольких десятков до нескольких сотен человек. – Примеч. ред. . Дьявол жив и здоров в XXI веке и, несомненно, использует открывшиеся возможности во зло.

Однако за последние семьдесят лет в эволюции человека произошел огромный сдвиг. Рождение, жизнь и смерть изменились полностью и необратимо. Ученые уверенно говорят, что человеческую жизнь можно продлить до двухсот-трехсот лет, а некоторые – что даже до тысячи! Увидев на своем веку чудеса (и нет, это не слишком сильное слово), которых достигла медицина в деле спасения и продления жизней, я не сомневаюсь, что это возможно. Но это повлечет за собой и трудности: вопросы качества жизни, перенаселенности, недостатка человеческих и природных ресурсов. И где-то должна быть граничная точка. Если она не определяется естественной смертью или личным решением умереть, она должна быть навязана. Это и есть эвтаназия.

Люди, которые борются за законодательное утверждение добровольной эвтаназии, продвигают ее как идеал: человек сам решает умереть тогда, когда нужно, и так, как нужно. Но действительно ли этим все ограничится? Если медицина способна поддерживать жизнь человека десятилетие за десятилетием и конца этому не видно, кто-то же должен будет принять решение о ее прекращении?

«Отключить от аппарата», – так обычно люди говорят о прекращении жизни человека, чья жизнь зависит от системы жизнеобеспечения, такой как аппарат искусственной вентиляции легких или искусственная почка. Этическая сторона здесь не раз подробно обсуждалась, и в любом случае для отключения требуется юридическое решение, но все же эта проблема затрагивает не так много людей и возникает только в особых обстоятельствах. Однако вопрос в целом сложнее. Как и во всех случаях жизни, ситуацию определяют детали. Миллионы людей ежедневно принимают лекарства, которые позволяют отдалить смерть еще на несколько недель, месяцев или лет. И надо ли отключать их от этого аппарата? Другими словами: должны ли мы, люди, зависимые от лекарств, прекратить их прием и позволить смерти прийти к нам? И если да, то когда? Это не требует судебного решения. Это личный выбор.

Я общалась с несколькими пожилыми людьми, которые пребывают в добром здравии благодаря сердечно-сосудистым и прочим препаратам. Они с улыбкой объясняли мне, что, когда придет время, они бы хотели «вколоть что-нибудь и все разом покончить». Но когда я спрашиваю, не проще ли в таком случае прекратить прием лекарств или отключить кардиостимулятор, улыбка исчезает. Они шепчут что-то вроде: «Но я же не могу!» – им тяжело на душе, их даже передергивает. Конечно, они непоследовательны, но их можно понять. Кто из нас не цепляется за жизнь? Когда кажется, что до смерти еще много лет, мы можем быть объективными, даже бесстрастными, но когда нам говорят, что это случится через год, через месяц, через неделю – о нет! И мы тянемся за таблетками, чтобы продлить наше пребывание на земле.

И все же я убеждена, что в скором времени – возможно, через поколение, самое большее через два – нам всем придется взять на себя ответственность за собственную смерть и привыкнуть к этому.

Но как быть с теми, кто не может взять на себя эту ответственность или не может сформулировать свое решение? Большинство людей скажет, что решать должны врачи. И сейчас как законодательство, так и – возможно, не столь явно – общественное мнение требуют от врача крайней осторожности при решении о прекращении лекарственной терапии, поддерживающей жизнь. Потому что, строго говоря, это не эвтаназия, но близко к ней.

Люди из «Достоинства в умирании» (бывшее Общество добровольной эвтаназии) опасаются, что в них будут поддерживать жизнь против их воли. Они боятся этого больше, чем смерти. Это вполне понятно. Однако не столь понятна – во всяком случае для меня – их мантра «умереть с достоинством». Смерть – это биологический процесс, и в нем нет никакого достоинства, как скажет вам любой, кто знаком со смертью. Но выход души из тела духовен, а это совсем другое. Даже люди, которые не верят в Бога или в существование души, скажут вам, что в момент смерти происходит нечто таинственное, даже повергающее в трепет. Что-то такое, что невозможно объяснить или понять.

«Умереть с миром» – вот библейское выражение, которое я предпочитаю. Я молюсь о том, чтобы мне были даны место, время и тишина, чтобы знать о своей приближающейся смерти, думать о ней и примириться с неизбежным, а главное – подружиться с Ангелом Смерти. Все достоинство исчезнет, как только я потеряю контроль над своим телом и стану полностью зависимой от других, но, если останется это «с миром», такой конец будет для меня самым лучшим.

Однако я реалистка и понимаю, что такая идиллия маловероятна. Скорее всего, мне предстоит смерть в больнице, в окружении таких же старых женщин, и с этим придется смириться. Мира не будет, и с этим тоже надо смириться. Я предвижу отвержение, потому что мало кому хочется смотреть на старых и больных, а значит, и приходить в такие места. Мало кто хочет приблизиться к смерти, поэтому я должна смириться и с тем, что, вероятно, умру в одиночестве. Обычно считается, что умирающие всегда страдают от боли и лучше всего накачать их лекарствами, поэтому я смиряюсь и с тем, что могу быть одурманена наркотиками и моя роль сведется к простому подчинению.