Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Популярность МГИМО среди "золотой молодежи”, детей крупных партийных и правительственных работников, объясняется тем, что этот институт открывает двери для работы за границей, и многих эта перспектива привлекает исключительно с точки зрения приобретения заграничных товаров. С расширением дипломатических отношений в послесталинскую эпоху заграничные путешествия стали привилегией высшего класса, и в 60-е — 70-е годы высокий уровень образования, некогда типичный для МГИМО, сильно упал.

В мое время все-таки еще имелась какая-то степень интеллектуального конкурса, хотя критерием для приема являлись не одни только отличные отметки. У меня в семье все было в порядке, никто не занимался антигосударственной деятельностью; в моем аттестате были прекрасные оценки. Но и этого было мало: требовалась специальная рекомендация от Евпаторийского райкома. Вернувшись в Крым, я предстал перед партийными чиновниками, которые прочитали мне длинную лекцию о том, что я должен быть хорошим коммунистом (к тому времени я, разумеется, был комсомольцем), что учиться в Институте международных отношений — большая честь и удостоившиеся ее ДОЛЖНЫ ПОСТОЯННО проявлять свою преданность делу партии и народа. Я изо всех сил старался придать себе вид внимательного слушателя, с энтузиазмом принимающего все наставления, и получил благословение партии.

1 сентября 1949 года я стал студентом МГИМО, который помещается в невзрачном сером четырехэтажном здании возле Крымского моста.

Поначалу МГИМО был небольшой специальной школой для подготовки дипломатических и других политических кадров, число студентов не превышало ста, и сам институт был отделением МГУ. Но в 1945 году он стал самостоятельным учреждением, которое курировало Министерство иностранных дел, а позднее также и Министерство внешней торговли. За год до моего поступления были созданы три факультета: международного права, международных отношений и мировой экономики. Затем добавились факультеты восточных языков и журналистики. Я выбрал факультет международного права и решил изучать французский, чтобы впоследствии работать дипломатом во Франции.

МГИМО отличается строгой дисциплиной и повышенной идеологизацией. Во главе каждого курса стоит начальник курса, обычно это офицер или бывший офицер МГБ (тогда так называлось КГБ). Эти люди обладают полномочиями контролировать абсолютно все, даже личную жизнь студентов. Все мы были членами партии или комсомольцами. Ни та, ни другая организация не защищала права студентов и не отстаивала их интересы, они функционировали как дополнительные наблюдатели при администрации, обеспечивая строгое выполнение всех правил, приказов и инструкций. Насколько мне известно, такой порядок никогда не вызывал никаких сомнений.

Как ни странно это может показаться по сегодняшним западным стандартам, но мы с уважением относились к комсомолу и с еще большим почтением — к партии. Наши старшие товарищи, члены партии до поступления в МГИМО либо служили в армии, либо работали. Мы находились под их влиянием и серьезно относились к их советам. Все они без исключения были ортодоксальными коммунистами, беззаветно преданными делу партии. Мы не знали, что партия как политическое движение выродилось, подчинившись личному контролю Сталина.

Учиться в институте было трудно. Кроме основных университетских курсов по праву, истории, экономике, литературе и т. д., в МГИМО преподавались еще и специализированные курсы по целому ряду предметов, а также интенсивно изучались иностранные языки. В основе всех предметов лежало тщательное изучение марксизма-ленинизма, диалектического и исторического материализма, политэкономии и научного коммунизма. Упорный труд приносил желанные плоды, и в основном мы верили в правильность постулатов марксизма-ленинизма.

Однако, с другой стороны, нельзя было не заметить, что марксизм или ленинизм — его версия — не всегда последовательны, что они не объясняют сложные и разнообразные явления. Подобно многим другим, я видел различия между марксистско-ленинской теорией и ее практическим применением в СССР. Тем не менее большинство из нас непоколебимо верили в систему, как и в марксизм-ленинизм, несмотря на его противоречия, потому что полагали, что совершенной социальной теории просто не существует, и потому что мы очень мало знали о функционировании других обществ.

Правда, мы спрашивали наших профессоров, почему некоторые коммунистические постулаты, такие как постепенное превращение государства в народное самоуправление, отмена денег, материальное изобилие, не осуществляются на практике. Все отвечали по-разному. Обычно наши учителя говорили, что, поскольку наш эксперимент по построению коммунизма не имеет прецедентов, теории следует применяться к практической необходимости, или просто советовали нам применять диалектический материалистический метод к специфическим русским условиям.

Я пытался представить себе сущность марксистской диалектики, это было нелегко. Однажды вечером (это было в 1951 году) группа студентов готовилась в классе к экзамену по диамату. Мой друг, посмотрев учебники и конспекты, предложил свое определение. Тяжело вздохнув, он заметил: "Диалектика — странная наука. С ее помощью можно оправдать любое зло”.

Подобные утверждения были опасны. Некоторых моих друзей исключили за аналогичные критические замечания. Мы должны были сдавать экзамены, не выказывая никаких сомнений в правильности теории и не требуя ответов на коварные вопросы. Но даже если мы и не пытались найти ответы на вопросы в самой практике советского общества, слабые места постоянно обнаруживались сами. На протяжении моей учебы теория много раз пересматривалась, факты и концепции постоянно "корректировались” в учебниках и лекциях. Поскольку политика творилась по мановению руки Сталина, люди и даже целые народы, которые еще вчера бьши в фаворе, за ночь становились париями, устоявшиеся догмы обращались в ересь. Пропуск лекции мог обернуться катастрофой: ведь на ней могли объявить какую-нибудь новую истину, которая подлежала конспектированию.

Наши профессора изо всех сил вдалбливали нам, что советское общество управляется рабочим классом, так называемой диктатурой пролетариата — основным марксистско-ленинским инструментом для переходного периода от капитализма к социализму. Но элита презирала (и презирает) пролетариат, исключение составлют лишь Герои социалистического труда. Их используют в пропагандистских целях. Как и другие, я ясно видел, что советское общество ничуть не похоже на счастливый и цветущий райский сад для рабочих и крестьян, который изображался в наших учебниках, газетах и журналах, в кино и театре.