Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Теперь я только и мечтал о том, чтобы вновь вернуться к дразнящей свободе, глоток которой я вдохнул в Нью-Йорке. "Париж стоит мессы”, — сказал Генрих Четвертый, принимая католичество, чтобы стать королем Франции. Для меня Запад стал оправданием всех компромиссов, которых требовала работа в Министерстве иностранных дел.

В отношениях СССР с Западом происходили новые позитивные сдвиги. В 1959 году Хрущева пригласили нанести официальный визит в США — впервые руководитель нашей страны получил такое приглашение. Летом, перед этим путешествием, Зорин созвал совещание сотрудников, занимающихся проблемами разоружения. Своим обычным монотонным голосом он сказал, что Хрущев решил "предпринять новую важную инициативу”. В сентябре на сессии Генеральной Ассамблеи ООН он предложил политику всеобщего и полного разоружения.

— Отныне, — заявил Зорин, — основной долгосрочной политикой СССР будет борьба за всеобщее и полное разоружение.

Он предупредил нас, чтобы мы держали в тайне подготовительную работу по этому предложению.

Меня неприятно поразило это внезапное резкое изменение нашей позиции, и появились сомнения относительно мудрости Хрущева и его способности решать проблемы разоружения. Удручало меня и то, что более или менее серьезные переговоры о контроле за вооружениями, начавшиеся в конце 50-х годов, теперь, скорее всего, выродятся в очередную шумную пропагандистскую кампанию. Если до сих пор не достигнуто соглашение о скромных, ограниченных мерах по сокращению гонки вооружения, то совершенно очевидно, что еще меньше шансов на то, что мир ни с того, ни с сего, как по мановению волшебной палочки согласится разоружаться. Фантазии в дипломатии всегда казались мне пустой тратой времени, а перед нами как раз стояла задача доказать реальность абсурдной идеи. Только при помощи самой изощренной софистики можно было допустить, что всеобщего и полного разоружения достичь проще, чем частичного, а именно это мы и должны были теперь утверждать. Военные тоже не одобряли возрождения идеи о всеобщем и полном разоружении. Не раз я слышал их сетования, что такая идея может пагубно воздействовать на моральное состояние молодежи, но они не смели возражать Хрущеву.

Плотная завеса пропаганды окружала все, что касалось визита Хрущева в США. Он явно был очень доволен тем, что президент Эйзенхауэр пригласил его нанести официальный визит. Ему был важен сам факт приглашения: он видел в этом признак того, что США рассматривают СССР как равного партнера, совместно с которым следует принимать решения по международным делам. Советский Союз упорно добивался такого статуса. Хрущев чувствовал, что его визит укрепит престиж СССР, независимо от того, насколько успешными окажутся его переговоры с Эйзенхауэром.

Более того, он хотел получить помощь от американцев и стремился к развитию торговли между СССР и Америкой. Поэтому советские средства массовой информации вдруг "припомнили” забытые высказывания Ленина насчет важности экономического сотрудничества с капиталистическими странами и необходимости изучать "американский способ производства”.

Хрущев провел в США 13 дней. Его визит произвел сильное впечатление на американцев, а его манеры и стиль поведения создали ему широкую популярность, отзвуки которой живы и сегодня. Американцы увидели советского руководителя — человека из плоти и крови, живого и общительного, обходившегося с людьми без церемоний и аффектации. В его разговорах с журналистами чувствовался юмор, он говорил, а не читал текст по бумажке. Но главное — у него не было ничего общего с мрачным, замкнутым Сталиным.

Выступление Хрущева перед Генеральной Ассамблеей ООН с предложением о всеобщем и полном разоружении возымело должный пропагандистский эффект. Западные руководители распознали в этом предложении ловкий тактический ход, но никто не высказался против него открыто.

Зато следующее предприятие Хрущева принесло ему немало хлопот. Утверждая, что в результате его "исторического” визита в США "тучи войны начали рассеиваться”, он выступил с инициативой значительного сокращения советских вооруженных сил. На сессии Верховного Совета в январе 1960 года был принят закон, предусматривающий сокращение численности вооруженных сил на 1,2 миллиона человек.

Хрущев объяснял свое решение тем, что современный оборонительный потенциал определяется якобы не числом солдат под ружьем, но ядерными силами и качеством ракет. Он сильно преувеличивал советский ядерный и ракетный потенциал, похваляясь, что "у нас теперь есть абсолютное оружие” и что советские ракеты настолько точны, что могут сбить "муху в космосе”. Хотя, как показала история, все эти хрущевские угрозы оказались чистым цирком, многие на Западе, в том числе политики и военные эксперты, ему верили. Но все эти заявления были просто неким видом психологического оружия и отстояли от действительности так же далеко, как небо от земли. Однако Хрущев пошел еще дальше, заявив, что "военная авиация и флот утратили свое былое значение”. Этого военное руководство оставить без ответа уже не могло.

Упадок морали и боевого духа в вооруженных силах достиг устрашающих размеров. Весной 1960 года у нас побывал капитан военно-морского флота Барабойла, который рассказал, что многие морские офицеры едва сдерживали слезы, когда, по приказам Хрущева, в ленинградских доках демонтировались уже почти готовые крейсеры и эсминцы.

Но встревожен был не только военно-морской флот — встревожились и идеологи из ЦК. Ведь, сокращая вооруженные силы, особенно флот, Хрущев подрывал самые эффективные средства помощи промосковским освободительным движениям и союзникам СССР в странах "третьего мира”. В конце концов, все эти дела ему дорого обошлись.

Хрущев сделал еще одну ошибку: сосредоточившись на своих инициативах по отношению к Западу, он повернулся спиной к Китаю. Напряженность в советско-китайских отношениях, до сих пор едва видимая, стала вполне очевидной во время пограничного конфликта между Китаем и Индией в 1959 году, когда СССР занял нейтральную позицию. Хрущев попытался умиротворить Мао и немедленно по возвращении из Соединенных Штатов полетел в Китай на празднование десятой годовщины КНР.

Но беседы Хрущева с Мао, в которых он пытался убедить китайского лидера сохранить коммунистическое единство, успеха не имели, визит протекал в атмосфере все возрастающего напряжения, и провожали Хрущева еще более холодно, чем встречали. Друзья из ЦК рассказали мне, что китайцы обвинили его в том, что он жертвует революционной борьбой ради разрядки с американцами и "другими империалистами”. Все эти события могли подорвать притязания Кремля на руководство мировым революционным движением. Отныне Советам приходилось соперничать с китайцами в руководстве мировой революцией. В результате возродилась агрессивность советской внешней политики.