Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Хрущев был со всеми одинаково общителен. Он разговаривал с членами экипажа и даже с людьми, которых не знал лично, с радостью фотографировался с членами делегации, невзирая на недовольство своих телохранителей из КГБ, с удовольствием предавался всем палубным развлечениям и играм и оказался страстным любителем шафлборда, азартным и ловким игроком.

Хрущев часто сиживал с книгой в руках, но его познания в литературе были отрывочны и несистематичны. Хуже всего он знал западную литературу и говорил, что имей он время, обязательно заполнил бы этот пробел. Иностранных языков он не знал и не собирался изучать их. "Лучше русский как следует выучить”, — вполне самокритично признавался он.

Недостатки его образования были довольно очевидны: в разговоре он делал грамматические ошибки, часто произносил слова, неверно ставя ударение.

Хрущев действительно был не похож на других советских руководителей. Куда более типичным представителем советского руководителя-бюрократа был Громыко, избегавший простого человеческого общения с обычными людьми. В отличие от большинства западных лидеров, советские ответственные работники занимают свои высокие посты на протяжении долгих лет, если не всю жизнь, и по мере того как они отдаляются от народа, перестают понимать его заботы и образ мыслей.

Сильный шторм, от которого теперь страдала большая часть нашей компании, обернулся к моей выгоде: то ли действительно помогла рекомендованная Моляковым водка, то ли молодой организм справился с болезнью, но я был вполне бодр. Большинство моих начальников отлеживались по своим койкам, и поэтому я получил распоряжение работать непосредственно с Громыко и Хрущевым.

Я не раз беседовал с Хрущевым наедине, играя с ним в шафлборд или прогуливаясь по палубе. Он живо всем интересовался, задавал множество вопросов и часто сам же на них отвечал, не дожидаясь ответа. Он был неуклюж, а в неформальной обстановке, царившей на судне, и вовсе производил впечатление неряхи, всегда одетый в мешковатый пиджак и широкие, мятые брюки. Он отличался резкими перепадами настроения, ни с того ни с сего впадал в приступы гнева, а когда бывал один или с близкими ему людьми, выказывал порой нетипичную для него меланхолию, производя впечатление утомленного и чем-то огорченного человека. Но такие настроения длились недолго и были почти незаметны на общем жизнерадостном фоне.

Подготовка предложений или "новой важной советской инициативы”, как называли их во внутреннем кругу ЦК и Министерства иностранных дел, была в основном завершена в Москве. На "Балтике” им придавалась окончательная отделка и форма, в основном с целью придания им максимально привлекательной пропагандистской окраски. Хрущев требовал, чтобы все тексты предложений и черновики его собственных речей были написаны в простом, четком стиле, понятном для широчайших кругов общественности, даже для тех, кто никак не связан с политикой. Он любил повторять одну из заповедей марксизма: "Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами”.

В процессе нашей работы поиск четких формулировок, живых и ярких сравнений и аргументов, популярных русских пословиц и поговорок был не менее важен, чем формулировка предложений по существу. У тех, кто готовил материалы для Хрущева, сборники пословиц и поговорок были всегда под рукой. Незаменимыми помощниками Хрущева в литературных и пропагандистских вопросах были Алексей Аджубей и Павел Сатюков, главный редактор "Правды”, всю жизнь проработавший в партийном аппарате. По виртуозности в этом деле они далеко превосходили Громыко, который поставлял идеи, но не умел придать им законченную литературнохудожественную форму. Вознесение Аджубея было Громыко не по душе. Ценя огромный дипломатический опыт Громыко, Хрущев постоянно поддразнивал его, называя сухарем-бюрократом.

— Вы только посмотрите, как молодо выглядит Андрей Андреевич, — говаривал Хрущев, улыбаясь и кивая в сторону Громыко, который действительно выглядел очень молодо для своих лет. — Ни одного седого волоска. Сразу видно, что он сидит себе в своем уютном закутке и чаек попивает.

Эти выпады не доставляли Громыко ни малейшего удовольствия, но он всегда умудрялся выдавить улыбку.

Хрущев и сам усердно работал над текстом своих речей. В своей каюте или на палубе он часами диктовал наброски своих мыслей, с такой скоростью, что запыхавшиеся стенографистки едва успевали переворачивать страницы. Черновики часто были беспорядочны, в них было множество фактических неточностей, и даже самые опытные стенографистки порой не могли изложить на правильном русском языке топорные фразы, выдаваемые Хрущевым. При всем этом его речи были живыми и темпераментными, повороты мысли, аргументы, рассуждения отличались оригинальностью и убедительностью, особый колорит придавали им меткие пословицы и поговорки, которые он так любил.

По вечерам после обеда мы обычно собирались в маленьком зале, где показывали фильмы или члены экипажа выступали с самодеятельными концертами. Хрущев никогда не пропускал этих сборищ — он не любил быть один. Он с удовольствием смотрел все картины, советские и заграничные, но особенно нравились ему старые довоенные советские фильмы и хроника.

Хрущев много пил — водку, вино, коньяк, — но хмелел не сразу. Иногда после целого дня пьянства он впадал в безудержное веселье. Его частым собутыльником был Янош Кадар, тоже не дурак выпить, и Хрущев иногда по несколько раз на день вваливался в каюту Кадара. Но больше всего он общался с Тодором Живковым: хотя флегматичный болгарин заводился не так легко, как Кадар, с ним было проще разговаривать — он почти все понимал, тогда как с румынами и венграми часто приходилось общаться через переводчиков.

Однажды вечером, когда мы собрались в зале и ждали начала фильма, Хрущев, сильно под хмельком, решил поразвлечься. Рядом с ним сидел Николай Подгорный, находившийся на том же посту, на котором некогда был Хрущев: он был первым секретарем ЦК компартии Украины. Повернувшись к нему, Хрущев сказал:

— Почему бы тебе не сплясать для нас гопака? Я что-то соскучился по украинским танцам и песням.

Хрущев очень любил Украину и часто с удовольствием вспоминал о своей жизни в Киеве.

Подгорный удивленно вскинул брови: ему было за шестьдесят, и танцевать гопака в его возрасте — трудно, да и не к лицу человеку, занимающему высокое положение. Хрущев, однако, настаивал, и Подгорный понял, что начальство не шутит. Он нехотя встал и неуклюже подпрыгнул несколько раз, имитируя движения гопака. Было совершенно ясно, что плясать он не умеет, но Хрущев громко захлопал в ладоши и похвалил Подгорного: