Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Он с гордостью рассказывал, что "раскусил” американцев сразу, еще тогда, когда администрация Эйзенхауэра попросила освободить Пауэрса и летчиков, сбитых в Арктике, еще до выборов.

— Мы никогда не сделаем Никсону такого подарка! — воскликнул он. — И мы тоже можем повлиять на американские выборы.

Хрущев был доволен некоторыми заявлениями Кеннеди, говоря, что хотя оценки Кеннеди часто противоречивы и нечетки, он явно боится войны и поэтому делает предварительные шаги по улучшению отношений с СССР.

Сегодня очень легко обвинять Хрущева в недостатке политической дальновидности. В конце концов, именно Никсон был первым американским президентом, который побывал в Советском Союзе и начал политику разрядки. Однако тогда, в 1960 году, даже самый проницательный советский эксперт вряд ли мог это предсказать.

В Москву я вернулся поездом из Парижа как раз накануне Нового года. Город, обычно унылый и мрачный, сиял огнями и был разукрашен по случаю наступающего 1961-го. По дороге с вокзала я задумался над тем, каким напряженным и в то же время многообещающим был для меня уходящий год. Тот факт, что я оказался на какое-то время среди хрущевской свиты, сулил мне дальнейшее продвижение по службе и более заметную роль в переговорах по разоружению. С того путешествия на "Балтике” Хрущев меня запомнил и неизменно сердечно приветствовал, где бы мы с ним ни встречались в последующие несколько лет.

Я знал, что Хрущев испытал удовлетворение, когда на президентских выборах победил Джон Кеннеди; он безусловно предпочитал этого молодого сенатора из Массачусетса всем другим кандидатам. Хотя большинству советских руководителей имя Кеннеди мало что говорило, зато они слишком хорошо знали, что представляет собой его соперник Никсон. Хрущеву запомнилась короткая встреча с Кеннеди, когда он годом ранее находился в Соединенных Штатах с официальным визитом. Ему пришелся по душе призыв Кеннеди "проявить мудрость и политическую зрелость, вступив в конструктивный диалог и переговоры с Советским Союзом”. Хрущев считал "трезвой и реалистичной” критическую оценку, которую Кеннеди дал инциденту с разведывательным самолетом "У-2”. Более того, в одном из своих выступлений в мае 1960 года Кеннеди сказал даже, что, будь он тогда президентом, "он бы не разрешил такое мероприятие, как рейд "У-2”. Хрущев одобрял также заявление Кеннеди, что США "не хотят атомной войны”.

Но этот "медовый месяц” в советско-американских отношениях длился недолго.

Причиной первого открытого столкновения между Хрущевым и Кеннеди оказалась Куба. Хрущев сознавал: не исключено, что Соединенные Штаты попытаются свергнуть кастровский режим. Правда, он не ожидал, что Кеннеди предпримет подобную попытку, едва успев стать президентом.

Когда 15 апреля 1961 года вооруженные силы кубинских эмигрантов, поддерживаемые США, предприняли высадку на Кубе в районе Залива Свиней, Хрущеву пришлось пережить крушение своих планов в том смысле, что он вынужден был, во-первых, высказаться в защиту Кубы, обостряя тем самым отношения с Кеннеди, которые ему, напротив, хотелось бы еще более улучшить; во-вторых, неудавшееся вторжение контрреволюционеров на Кубу усилило антиамериканские настроения в Политбюро и среди советского военного руководства.

Провал кубинской операции создал у Хрущева и других советских руководителей впечатление, что Кеннеди "недостаточно решителен”. Это представление имело далеко идущие последствия. Оно привело в дальнейшем к возникновению критических ситуаций не только в районе Карибского моря, но и в Европе.

События весны 1961 года не могли не сказаться на ближайшей встрече Хрущева и Кеннеди, которая состоялась в июне того же года в Вене. О деталях этой встречи я узнал от Леонида Замятина, заместителя заведующего отделом США Министерства иностранных дел. Замятин всегда производил впечатление хорошо информированного человека; он был еще молод и упивался сознанием успешно начатой карьеры. Его поразительный апломб и присущая ему самоуверенность как-то возмещали отсутствие природных способностей и давали ему возможность быстро продвигаться по служебной лестнице. Громыко вскоре назначил его заведующим отделом печати МИДа. Навыки, приобретенные Замятиным на этой должности, пригодились, когда его назначили генеральным директором ТАСС. В конце концов он сделался как бы главным пресс-атташе Брежнева и занял пост заведующего отделом международной информации ЦК.

Вместе с Георгием Арбатовым и Вадимом Загладиным Замятин образовал непременную троицу, выпускаемую Кремлем на сцену всякий раз, когда требовалось оказать то или иное воздействие на общественное мнение Запада. Физиономии всех троих изрядно примелькались западным политическим деятелям и журналистам.

Замятин рассказал мне, что встреча в Вене свелась лишь к взаимному прощупыванию обоих глав государств. У Хрущева не было намерения поднимать и тем более решать на этой встрече сколько-нибудь существенные вопросы. По словам, Замятина, Хрущев после Вены решил, что Кеннеди — "мальчишка”, на которого при случае можно будет "надавить”.

— Сейчас Никита Сергеевич как раз думает, — заключил Замятин, — что бы нам такое предпринять в свою пользу… Мы хотим прощупать, как далеко можно зайти с Кеннеди.

Среди публики, встречавшей Хрущева по прибытии в Вену, был и его прежний соперник Вячеслав Молотов. Теперь Молотов занимал относительно скромную должность советского представителя в Международном агентстве по атомной энергии.

Незадолго до этого мне тоже довелось лично познакомиться с Молотовым и его женой Полиной, кторой в свое время пришлось по приказу Сталина провести несколько лет в концлагере. Я с семьей проводил отпуск в мидовском доме отдыха под Москвой, в небольшой деревушке под названием Чкаловская. В том же коттедже, где нас разместили, жил Молотов. Поскольку он больше не принадлежал к самой верхушке советского руководства, ему приходилось проводить отпуск в тех же местах, где отдыхал младший персонал министерства и ряд дипломатов не слишком высокого ранга.

Живя в одном доме, мы часто встречались и разговаривали, и я имел возможность поближе к нему присмотреться. Хотя он не утратил живучести и ясности мышления, чувствовалось, что его угнетает нынешнее незначительное положение. Он никогда не упоминал о том, что с ним произошло, и отмалчивался, когда речь заходила о Хрущеве. Продолжая живо интересоваться международной политикой и обстановкой в МИДе, он выспрашивал меня о деталях нашей работы, не только о существенных моментах, но и обо всяких мелочах. Как-то в связи с этим Молотов заметил, что в его время внешняя политика СССР была "более солидной и последовательной”. У себя в комнате он часами что-то писал, и, заходя к нему, я неизменно заставал его за письменным столом.