Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Вслед за своим старшим товарищем АБ так же ценил безделицы, что не всякий раз памятью упомнишь, и исправно твердил о них. Что стоила петрушка в каком-нибудь 70-м году 20-го века? — три копейки. А ведь без нее, петрушки, никак не разочтешь, почем отпускали корову крестьянину в 20-х годах века 19-го. Беспокоила его и стоимость бутылки водки в разные времена, что, безусловно, всегда весьма актуально. Так именно он и сообразил, что «поллитра» выдумана в России в каком-то мохнатом времени Петра Первого.

Мы дневников по-прежнему не пишем и ничему не научились.

Кто бывал у АБ на Краснопрудной, знает, что посиделки обычно проходили на кухне за старым дубовым столом на фоне старого дубового буфета. Оба — и стол, и буфет — некогда явились в Москву из Петербурга, тогда еще Ленинграда. Это семейное наследие. Их заказал краснодеревщику дед (или прадед?) АБ еще в начале 20-го века.

Если же любопытный посетитель отваживался заглянуть в жилую комнату, он непременно знал любимую игрушку хозяина — Пушкин на лошадке. Чудо это когда-то сотворил Резо Габриадзе, вырезав из листа фанеры, и подарил восхищенному другу. Резо Леванович украсил волоокую лошадку дивными стекляшками и камушками, обвешал серьгами и браслетами, а Пушкина одарил пером. Живописный объект этот как-то хитро прикреплялся к старинному круглому столику. Если нежно тронуть лошадку, она принималась скакать, а наездник Пушкин помахивал ручками собравшимся.

Столик круглый, по затее старых мастеров, предназначался для чайных и кофейных церемоний. И правда, почти всякий раз наблюдались на нем маленькая чашечка с остатками кофе и пепельничка с окурком. Обозначая некое присутствие.

Был у АБ и настоящий письменный стол. Тоже старый, с зеленым потертым сукном. Никто или мало кто видел хозяина за этим столом занимающимся.

Как-то взялись какие-то люди отреставрировать этот суконный стол. Но только испортили дело. АБ впал в ярость. Стол, однако, был здесь никак не виноват. Но так и остался неприкаянным, заваленный книгами и бумагами.

Писал АБ обыкновенно (в последние годы) либо лежа в кровати — ручкой в толстых тетрадях, либо в ноутбуке, который размещался на еще одном, также старом, сложенном ломберном столике. Это — к слову.

Раздавая телевизионные интервью, АБ по обыкновению садился за круглый столик рядом с лошадкой и как бы, может быть, собеседовал с Пушкиным, а вовсе не с выставленной камерой.

Однажды мы с Оксаной Ивановной, бывшей тогда его секретарем, воспользовались долговременным отъездом хозяина и решили навести хотя какой порядок в доме. Заручились даже и разрешением, что было сделать непросто. АБ любил свой порядок, который частым посетителям его жилища хорошо известен.

Мы изрядно потрудились − призвана была уборщица, куплены стиральная машина, диван и новые шторы. Когда пространство пришло к какой-то стройности, с изумлением обнаружено было в сиянии новой чистоты: Пушкин скакал на лошадке… без головы. Потерял, вероятно, в радостях уюта. Неописуем ужас, охвативший нас. Представлять АБ, открывшего потерю… Дело пахло убиением младенцев. Предприняты были тщательные розыски — под столами, шкафами, диваном. Головы как не бывало.

Резо Леванович в это время был в Москве, и мы, собравши мужество, позвонили ему и поведали о своем бедственном положении. Он все следствия происшествия представил себе живо и проявил невиданную отзывчивость.

«Ладно-ладно», − сговорчиво пробубнил Резо Леванович своей мягкой южной интонацией. Велено было доставить калеку в руки мастера.

Оксана Ивановна, подхватив лошадку под мышку, помчалась на Мосфильмовскую, в московскую квартиру Габриадзе. Резо Леванович, усердно кряхтя, выпиливал из фанеры Пушкину новую голову и аккуратный его цилиндр. Раскрашивал, винтил, чтоб голова приросла обратно и, как старенькая, встала на место.

Словом, лошадка с именитым всадником прискакала домой и разместилась за столиком.

И вот приехал АБ. Он подивился блеску перемен. Но острый взор его затмился лишь на миг и прозорливо обратился к столику.

«Ё! — присвистнул он в чудесном восторге. — А Пушкин-то! Пушкин! С головой!»

Оказалось, что пушкинская голова задевалась куда-то довольно давно. Обнаружив это чудовищное исчезновение, АБ впал в отчаяние, уныние, печаль. Открыть Резо такую утрату − немыслимо.

Непонятно было, как вообще поправить дело. Просить помощи не у кого. Искусных чудесников, кроме самого Резо, не наблюдалось в округе. Страшная правда была тогда скрыта. История на время оставлена с покоем.

И вот теперь цельный Пушкин снова скакал на лошадке, помахивая нам счастливыми ручками.

Кстати. Если кто забыл про ботинки,− размер ботинок у АБ 43-й. Чтоб не мучился таким простым вопросом неведомый нам восторженный потомок, который когда-то заживет с АБ дружно и весело. Так же, как дружно и весело живет Андрей Георгиевич с Александром Сергеевичем.

Занавес.

Андрей Битов

Предположение жить. 1836

(Современник и потомок)

В любви нашей к Пушкину, конечно, всего много. И конечно, она давно уже больше говорит о нас, чем о нем. «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет…» И впрямь, второй первой любви не бывает. А мы всё хотим как впервые, всё не забываем. И уже не столько Пушкин — наш национальный поэт, сколько отношение к Пушкину стало как бы национальной нашей чертою. Одно — что уже ни одна жизнь не обходится без его стихов, другое — поклонничество, чрезвычайно развитое. До страсти, до пристрастия, до сектантства. Есть пушкинисты, пушкиноведы, но есть и пушкинофилы, пушкинианцы — пушкинолюбы. Пушкинофобии практически нет, хотя она узнаваема с одного раза как нечто типологическое, то есть могла бы проявляться куда чаще как особая степень снобизма. Дух противоречия в отношении канонизации Пушкина проявляется очень слабо; спор заходит лишь о степени любви или о ее точности, спор поклонников как соперников; будто мы в силах добиться ответной любви за силу и проникновенность чувства: тут каждый считает себя наиболее достойным и таит надежду.

Текст написан при участии Оксаны Леоненко (Москва).

Те, кто не знал Битова молодого, с трудом поверят, что он был тем, что сейчас называется «качок». Его шея была шире головы, грудные мышцы резко выделялись на фигуре. Он занимался классической борьбой. Андрей хвастался, что раньше иностранцев для себя открыл то, что после получило название «культуризм». Открыл еще в школе, в последних классах. Таким культуристом Битов поступил в Горный институт. Там познакомился с Яковом Виньковецким, который страшно завидовал его борцовским успехам. Сам Виньковецкий состоял в Литобъединении Горного института, известном в Ленинграде, и решил тоже похвастаться перед Андреем, пригласив его на занятие кружка. Андрею кружок сразу очень понравился и когда руководитель Глеб Семенов попросил его почитать что-нибудь свое. Андрей пообещал в следующий раз. Но у него ничего не было, что делать? Помогла любовь к мистификации: он взял поэму старшего брата, журналиста Олега, и что-то мелкое написал сам.