Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Впереди чуть видна туманная полоса — это каторжный остров… Кажется, что тут конец света и что дальше уже некуда плыть. Душой овладевает чувство, какое, вероятно, испытывал Одиссей, когда плавал по незнакомому морю…

Оказавшись на Сахалине, Андрей Битов сказал запомнившиеся островитянам слова: «Моим любимым предметом была география, я знаком со многими людьми, побывавшими на Сахалине, читал и слышал о нем с детства, поэтому, когда представилась возможность побывать, я не мог противостоять искушению, хотя ради этого пришлось отказаться от поездки в Венецию, Македонию и Анапу… Я ведь и сам с небольшого питерского острова. Моя родина — это такой мутный глаз империи на Западе, а Сахалин — это мутный глаз на Востоке. Получается такое двуглазое чудище…»

Помню не только, как путешественник Битов пробовал островные деликатесы, но и врезалось в память, как Андрей Георгиевич пристально всматривался в покрытого лаком гигантского каменного окуня, найденного в Японском море. Голова огромная, чешуя крупная, рот большой, выдвижной, открытый. Короче — манта. На мгновение показалось, что и рыба присматривается к писателю… А что? Титаны морских глубин и русской литературы обмениваются молчанием… А за окном Морского музея перекатывался солнечный сентябрь, шумел морской порт, доносились жаргонные словечки моряков и стивидоров, ведущих разгрузку, сейнеры и паромы пахли Востоком: Японией, Кореей, Гонконгом, и какой-то белый катерок легко нарезал по аквамариновым волнам Татарского пролива. Где это было? В Корсакове? Фотографии, сделанные в период «до-селфи», подсказывают точно — в замечательном Холмске, там, где желтый восток расплетает косички залива, где кайры перекрикивают бакланов, где зачастую небо смотрит колючим ворсом и выглядит зверем. Но приехали-то мы в морской город в августе-сентябре, в самые лучшие в смысле погоды две островные недели. Повезло не только Битову, но и иркутскому поэту Анатолию Кобенкову, итальянскому режиссеру Томассо Маттола, художнику Сергею Слепову (Южно-Сахалинск), некоторым дальневосточным литераторам. Для Битова, по его собственному признанию, это путешествие за последние годы было самое крупное: «Мое путешествие — это мои собственные сравнения, мои собственные становления… Я не путешествую, это пространство поглощает меня… Мне сдается, что на острове человек лучше постигает принадлежность к Месту и одновременно к Миру. Ведь даже крохотные европейские города, не имеющие выхода к морю, тоже острова. Острова, очерченные историей. Мне кажется, что Сахалин в какой-то мере — отдельная небольшая страна внутри огромного государства. Когда я был в Монголии, то вдруг увидел, что это огромная территория — тоже безусловный остров, если прикинуть, что окрест нее — Россия и Китай. И я осознал опаску монголов быть поглощенными непонятной и далекой им культурой. Ведь давно замечено, что огромное пространство накладывает большие обязательства на народ, его населяющий. Чтобы это все „скушать“, надо иметь разом и сознание своей общей земли, и сознание того, что мы называем малой родиной. Для меня жажда острова осталась на всю жизнь… А Сахалин — это страна. Которая не обязательно, как некоторые страны, желает стать отдельной страной. Но это — духовная страна».

Выплывает из памяти и то, что Битову как-то особенно понравилось: доктора Чехова на острове много — памятник, театр его имени, улица, Дом-музей одной книги. Даже пик имеется. Представьте, что вы стоите в один рост с иными тысячеметровыми исполинами: горой Ломоносова, горой Пушкинской, под вами облака и город в разноцветных ладонях сопок, а вдали озера Тунайча и Изменчивое, полукруг побережья Анивского залива, зыбкие абрисы Корсакова, а на самой вершине горы — бетонное святилище богини Аматерасу, установленное во время пребывания здесь японцев. Говорят, что если смотреть на Сахалин из космоса, то он напоминает огромную рыбу с раздвоенным хвостом и хищными плавниками.

И еще сахалинское. Ночной клуб «Корона» в Южно-Сахалинске. То ли три, то ли четыре ночи. Участники островного путешествия уже знают (напробовались), что громадные лопухи не только достопримечательность Сахалина, а настоящий деликатес, что папоротник едят не только местные корейцы, а бо́льшая часть дальневосточного населения, а еще на сдвинутых столах красуются: рыба хе, золотой королевский краб, кальмары в горчичном соусе, красная икра в лучшем ее варианте, тушеный трубач, спилуза (ее еще называют песчинка) острая чим-ча и всякое другое, в основном рыбное. И конечно, вино, водка, а также джапанское саке: горячее и холодное. Ну и посиделки долгие, разговоры неспешные. Битова угостили сигарой. Южно-корейской, японской? Не знаю. расслабленный классик в черной футболке (сохранилось фото) с кайфом закурил… Да и все мы, пребывая подшофе, как-то расслабились. На эстраде негромко заиграли, неожиданно Михаила Исаковского, знакомое, медленное, одинокое… Незадолго до коды Андрей Георгиевич как-то внимательно посмотрел на меня и спросил: «А что, поэт, тебе никогда не хотелось написать песню? Такую, чтоб вся страна пела, чтоб все знали».

Надо сказать, я был огорошен таким вопросом. Мне в то время Битов представлялся весьма элитарным писателем, и из его уст это прозвучало, как минимум, странно… Я невнятно промямлил что-то отрицательное. И услышал в ответ: «А мне бы хотелось. Вот только это совсем другой дар. Другое сознание…» И неожиданно улыбнулся. Я еще тогда, в дальневосточное время, заметил, что улыбается он не часто.

Владивосток. Набережная. Полдень. Открытое кафе. Рядом с Битовым местные литераторы и директор ПЕН-центра Александр Ткаченко — с ним я знаком по журналу «Юность». Никакого алкоголя. Салаты, кофе, чай. Мимо проходят мореманы-офицеры. Останавливаются. Что-то говорят между собой, как будто советуются. Вот один подходит ко мне (потому что ближе), отзывает в сторону, смущается, извиняется, спрашивает: это писатель Битов? Отвечаю: Битов. Вопрос номер два: как думаете, можно нам, дальневосточным офицерам, его читателям, познакомиться, поговорить, ну и выпить по пять капель. Не больше. Возможно? Подхожу к Андрею Георгиевичу, мгновенно соглашается. Ему приятно, что вот так, в незнакомом городе, его запросто узнают. О чем они говорили? О его ранних книгах, о кораблях, Ленинграде, спрашивали, знаком ли, дружит ли с Конецким. Это понятно, В. Конецкий — моряк-писатель, его все моряки знают. Совершенно не помню, что им ответил Битов… Море. Ветер. Чайки. Время. Битов.

Ну и еще раз сахалинское. В полдень перед началом прямого эфира на радио писателя угощали спелыми островными ранетками. Он их назвал «яблоками Евы». Вечером драматический театр в буквальном смысле набит битком. Авторское выступление А. Б. Записок множество. Некоторые вопросы —ответы записала журналист Ирина Сидорова: