Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Из всего разговора в печатный вариант вошла в лучшем случае половина, полуглянцевый «Story» не выдерживал напор битовского интеллекта, но в компьютере все сохранилось. Пусть будет и здесь:

— Вы жили умно?

— Нет. Но, по-видимому, с каким-то жупелом свободы. Внутренней и даже во многом внешней. Судьба как челнок ходит. Когда ты ее имеешь, ты ее не осознаешь. Когда на нее смотришь — вполне можешь подтасовать и исказить.

— Что читают писатели?

— При мысли о собрании сочинений такое уныние возникает − интонация же у человека одна. Возьмите даже самого разгениального своего писателя, разве вы будете у него читать все? Ну, если только специалист… А так они стоят, распухшие полки, вы сунетесь, и вам выпадет там место, там место… А осилить всего Блока?

Я много занимался Пушкиным и, думаю, сделал серьезные сочинения. Естественно, пушкиноведение их не замечает, а я и не ревную. Но не могу сказать, что Пушкина всего прочитал. Вот вы упомянули, что Куприна всего прочитали, но Куприна я тоже всего прочитал. В пору пубертата — самое лучшее чтение. Также получил привилегию, когда ещё не был издан серого цвета Джек Лондон, у моего дедушки в библиотеке было издание 20х годов в бумажных таких переплетах. Это был мой самый любимый писатель… Собрания сочинений, пока не пошли в советском послевоенном предложении, они были первые. В каком-то плане — тоже первые книги. Томаса Манна некоторые люди прочитали всего, но на самом деле человек не может прочитать всего, и не нужно ему. В биографию писателя, в его судьбу входит то количество книг, которое прочитано действительно. Их и вправду не больше двух десятков. И можно заподозрить, что они могли бы быть взаимозаменяемы. Так же, как ряд возлюбленных или друзей.

— У вас были друзья, которые вас не предали?

— Да. Вот, в частности, мой армянский друг Грант Матевосян. Но он, по-моему, не способен был к такому. Есть еще один, безусловно, никогда не предавший меня друг, архитектор Александр Великанов. Тоже не способен. Есть мелочи, но они связаны, пожалуй, с общежитием. Люди, когда живут в одном браке или в одной дружбе, там бывает всякое. Белла Ахмадулина меня ни разу не предала. Это стопроцентные варианты. А другие… Многие не успели…

— Насколько вы заняты собой?

— Я очень быстро писал и никогда не перечитывал. Еще когда требовалось вычитывание версток — ладно, а сейчас там закрадывается такое количество погрешностей… И мне некогда и неохота. Мне неохота себя читать. Не потому, что мне это не нравится. Раскрыв, значит, могу вдруг посмотреть и удивиться: «А написал я это неплохо». Вот таким образом. Помню, конечно, свои тексты, то есть узнаю их, но иногда бывает совершенно незнакомый кусок. Я на него не обращал внимания…

— А если не про литературу?

— Конечно, меня интересовало, как всякого человека, — когда. Когда конец. Особенно когда я был моложе, сейчас меньше, а вот в возрасте 45−49 очень это интриговало…

Прошло много лет. В Джемете все удивлялись, как дочь Анна со временем стала похожа на отца: если на пляже они шли купаться в море, даже походки были одинаковые. В Пушкинском музее после премии большая компания собиралась посидеть, поболтать в одном кабинете: блюла традиции. После этого Битова завозили домой и сразу на вокзал: день рождения 27 мая он всегда отмечал в родном городе. В конце января 2018 года Катя В. пригласила на встречу с Битовым не на Пречистенке, как обычно, а в Музее-квартире Пушкина на Арбате. Была скверная погода, но народу все равно много. Однако герой дня выглядел не ахти. Накануне, возвращаясь из Питера, поскользнулся, упал на перроне, повредил плечо, рассек бровь. Многие боялись: не придет. Пришел. Говорил долго, очень интересно, был в ударе. Затем снова посиделки в средневековом подвале дома. На них не задержался.

Сидя на другом конце длинного стола, увидела: собирается уходить. Впервые в жизни не побоялась его или косых взглядов, встала, подошла, обняла, он тоже меня обнял:

— Ну как же вы так, Андрей Георгиевич? Вы не падайте больше. Вы же знаете, я вас люблю. Чего же вы так расшиблись?

— Тебя рядом не было, вот и расшибся.

В тот момент все казалось шуткой и дистанция наконец сократилась. С ним стало просто. В начале декабря позвонила матери:

— Битов умер. Полчаса назад.

— Кто? Битов? А что вдруг?

— Не знаю, на Фейсбуке написано.

Матушка старше него, и больше позвонить по такому поводу некому. На церемонии прощания в ЦДЛ я решила не присутствовать.

© А. Ткаченко

Если бы меня попросили назвать одновременно Гомера и Геродота нашего времени, я бы смело сказал: Битов. Ионические раскаты его прозы, детализация времени и точность слышатся еще с начала 60-х и не стихают до сих пор. Его эпохальный роман «Пушкинский дом» — одновременно русский «Улисс» и «Поиски утраченного времени». Когда ему было около тридцати, его имя звучало так же весомо, тяжко и основательно, как и сейчас, потому что в «Уроках Армении» он открыл свою тональность, которой никогда не изменял. Первая профессия − геолога − оставила ему навсегда кристаллографичность мышления. Он основателен во всем. В питерстве, писании, дружбе, детях, питии… Даже странно, что таким, как Андрей, иногда исполняется 70. Он принадлежит не времени, а пространству, как, впрочем, и его проза. Глаз точен и хищен, как у поэта Серебряного века. Однажды в Коктебеле мы плыли на лодке мимо Карадага на фоне яркого неба. Он взглянул на парящие породы и выдал: «Мышца Бога…»

Во всем, что пишет Битов, нет ничего извне. Все из самого. Поэтому, несмотря на то, что он лучший стилист из всех современных прозаиков, стилистика для него ничего не значит. Он производит так, как работает его организм. Эдакие самозаводящиеся часы на руке города, точнее, двух городов — Питера и Москвы, которые отдыхают только в поезде «туда и обратно, обратно и туда». Я люблю его «Колесо», увиденное с предметностью мотогонщика великого Габдрахмана Кадырова, и «Оглашенных», в которых он расправляется с любыми философскими категориями легко и просто, извлекая свой талант на свет для обозрения. «Здесь пространство будто меньше на одно измерение. За счет этого два других раскрываются полностью. Здесь теснее на одно, зато просторнее на два…» Талант почти физико-математического открытия об исчезновении времени. Хотя количество героев, заселяющих битовские вселенные, может быть сравнимо только с мирозданием доктора Чехова. Он тоже из тех, кто владел гражданской профессией. Врачевал. Так и Андрей. Изучал породу земли. И поэтому оба они знают породу людей. Сам-то он считает главной своей вещью «Империю в четырех измерениях». Еще бы!.. Там собрались все свидетели «истории его бедствий». И не только его. Не принимая плачей по распаду, сам плачет по распаду времени, когда вместе со всеми ел штампованные пельмешки с уксусом алюминиевой вилкой. Он такой. Командный. И личностный. Мальчик-блокадник. Родился в 1937 году. Может, отсюда его генный синдром справедливости и «защиты братьев наших меньших». Лучшего президента русского ПЕН-клуба трудно себе представить. Он всегда поступает и думает в этом плане стратегически верно. Он на стороне слабого, а сильный и сам отряхнется от оков и «набедокурит на рысистой дорожке беговой». Кстати, единственный памятник Осипу Мандельштаму в России — во Владивостоке — это его, битовская, прямая акция. Я видел, как он радовался как ребенок, когда цементный клюв поэта вознесся над «второй речкой», где и был замучен поэт, на самом краю земли, и так же плакал, когда через неделю антисемиты ночью отбили этот клюв…