Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

© Е. Тарханова

С детства читаешь «Дачную местность» в книжке, «Улетающего Монахова» и «Уроки Армении» в маминых переплетах из каких-то журналов, стихи в «Дне поэзии» (которые не нравятся, хотя он до конца считал себя поэтом), «Пушкинский дом» в «самиздате», «Преподавателя симметрии» в «Юности», потом «Человека в пейзаже» в «Новом мире», смотришь еще во ВГИКе «В четверг и больше никогда», — а много лет спустя жаришь на его кухне котлеты и варишь картошку, после того как вы вместе сходили в магазин напротив, потому что кончились коньяк и чача, подаренные восточными людьми. Вы друг другу — никто, но это времяпровождение естественно, при том что дистанция сохранилась.

С Битовым лично познакомились сразу после Миллениума, на «Киношоке» в Джемете, когда на пляже, чтоб никого неприятного не видеть, пошла подальше налево от выхода, а следом увязалась режиссерша, известная как очень темная личность, и легла на соседний лежак. В трех метрах от нас на подиуме пляжного кафе сидела компания из вполне вменяемых подружек. Они ждали чего-то на мангале. Подошла, поинтересовалась, попросила взять в долю, отдала деньги за шашлык из осетрины и стала его дожидаться на лежаке. Как только мне отдали мой шампур, темная личность воспряла: «Все украли в аэропорту», «Я без кошелька вообще», «Же не манж па сис жур», — и сожрала всю осетрину за пять секунд. И уснула под солнцем. Я встала (реально от голода), снова подошла к подиуму и говорю подружкам Кате В. и Наташе С.: «Слушайте, а можно еще чего-нибудь пожарить? Ну, хоть что, заплачу, только кушать хочется». Они захихикали, пригласили сесть рядом — нам сверху видно все — тут же наложили закусок и предложили запить. Мы чокнулись. Четвертым в компании, сидевшим в тени под тентом, оказался Андрей Георгиевич Битов, который тоже ухмыльнулся над ситуацией. Мы были представлены друг другу.

Кто из нас более осторожен в общении, сложно сказать, но во мне сразу возникли пресловутые страх и трепет и дистанция огромного размера по отношению к Писателю с большой буквы, когда лучше вовсе не приближаться, чем заметить мелькнувшее недовольство чужой назойливостью. Немало лет прошло, прежде чем стала сама подходить и здороваться, уверившись, что симпатия ко мне, никому-и-ничему, в нем устоялась и как-то не портится. Со временем Битов запомнил лицо-и-фигуру никого-и-ничего и улыбался при встрече, даже пребывая в дурном настроении. Ежегодно мы пересекались в Джемете в сентябре, в Белых Столбах (Госфильмофонд) — в конце января и с поры награждений Пушкинской премией — 26 мая. Еще спустя время перестал даже улыбаться, что очень почетно, — стал держать за свою, без экивоков и реверансов (хотя я-то внутри осталась «у подножия пьедестала»).

Могли столкнуться на тропинке с завтрака-на-завтрак в пансионате «Фея», заговорить о вчерашнем кино и вдруг уткнуться в противоречие: «Ненавижу смерть. — А я ее люблю. Мы даже дружим, дважды удалось договориться». Мог быть смешной случай: очень пожилая сотрудница ТАСС Ася Татаринова после просмотра срочно хотела в туалет и не могла его найти в свежепостроенном корпусе с кинозалом. Жалко старушку, вспоминаю: «Кажется, он на третьем». Бежим, на самой верхотуре открываю дверь без номера и надписи, врываюсь — и… в своем номере без номера на огромной кровати возлежит Битов с книжкой в руках и говорит: «Привеееет»… Пунцовая, конечно, отвечаю «Ой!», извиняюсь, и мы с Асей летим вниз, чтоб найти наконец этот чертов общий сортир в коридоре пансионата.

Могло быть и поважнее. Однажды в 2006-м Битов невольно, мистическими пассами помирил меня с человеком, с которым мы до того восемь лет не замечали друг друга. Это долгая история — и примирения тоже, и я никогда не забуду, как мы тогда впятером с Катей В. и Наташей С. шли из Джемете в Анапу по берегу моря часа два с половиной, периодически останавливаясь и делая заплывы. Но существуют такие счастливые вещи, которые стоит оставить при себе, неописуемы они. А еще ночью в Белых Столбах чинил мне молнию на сапоге, которая отказалась хоть куда-нибудь двигаться, и ногу вынуть было нельзя. Тогда на фестиваль архивного кино приехала с кошкой, глухой и белой, которую не с кем было оставить, и он, не любивший кошек, возился с ней и рассказывал, как кошатником его сделала вторая жена из трех… Спустя год вдруг утром исчез из «Феи» вместе с дочкой Анной: «Что случилось? — Жена умерла, полетел заниматься похоронами».

Виделись редко, времени вместе проводили немного, но из каждых посиделок — всегда обязательно было застолье, на воздухе ли, в помещении ли, где угодно — мои страх и трепет по-прежнему заставляли стараться запомнить все. Фразы, взгляды, реакции, нюансы настроений. «Очень хочется свинины, да пожирнее» (ему было нельзя). «Этот фильм показался мне хорошей прозой, настоящей прозой» (не согласна). «Хватит уже трындеть про Пушкина „великий-великий“, он же таким себя не чувствовал и не был, пока жил» (и правда). В Белых Столбах — о ужас! — в сауне видела его голым. Там большая хорошая сауна, нас, критиков, собиралось довольно много, в застольный предбанник по договоренности приносили выпивки и закуски на целую ночь. Так и сидели. Некоторые из парилки выбегали на снег, а я, сидя в предбаннике за столом, косым взглядом видела вдруг голых Битова и Ханса Шлегеля (он тоже уже умер), которые поплавали в крытом бассейне, вылезли на дальний берег и с интересом разговаривали друг с другом, машинально сложив руки чуть ниже живота. Два старых атланта в мраморной нише, но живые и спорящие о чем-то, они выглядели, как музейная открытка. Это было очень смешно.

Помню выцветшие шорты, помню злые слова при снятии их на пляже в начале 2000-х: «А у этого уже четыре миллиарда, мне сказали». Мы никогда не говорили о политике, у нас были разные убеждения. Помню, как хвастался своим стильным серым шерстяным пальто со складкой на спине: «Вот хоть раз в жизни появились деньги, решил справить себе пальто, пошел и отдал тыщу долларов. Это ведь много?» И тоже ответ на мою фразу, лежа на песке: «А у меня нет собственности никакой». — «Какая же ты счастливая». У Битова были женщины, дети, квартиры, какая-то дача, пальто опять же, жажда уследить, на какой бумаге напечатают лучшее (на бумаге ручной работы). На «ты», кстати, тоже стал звать много лет спустя — когда уж точно опознал. На «вы» он меня звать не мог — глупо как-то — поэтому довольно долго, подозреваю, мы и обходили друг друга. Он не знал, как ко мне обращаться, − а я дико его стеснялась. Как только он с кем-то где-то стоит, вклиниваться нельзя (если это не мои подружки — да и то еще вопрос).

В пресловутом 2006-м, когда уже какая-то завязка, решилась поговорить по работе. 50 минут на диктофоне на фоне моря. Прекрасно поговорили, красиво, подробно, легко, не записалось ничего. Ноль. Нет, не от моря сели батарейки — этот фактор давно учитывался, предусматривался, батареек было тоже море — не знаю, отчего не записалось. Может, кто-то не стал нас подслушивать, решил оставить между собой. Ничего криминального в том разговоре не было. Это лишь нехорошая мистика, которую Битов, как верующий человек, любил всей душой, а я не переношу. Назавтра коллеги утешали: «Все равно повторять ведь не комильфо». Из честности пришлось излагать на работе своими словами, и, по правде сказать, позора какого-то не вышло. Вышла такая вещь, что вдруг несостоявшееся, несостоятельное интервью с моих слов оказалось услышанным и многажды прочитанным людьми (на Фильм. ру). Вот часть: