Владимир Архипенко - Годы и судьбы

Словом, он был талантливым пропагандистом, но вот опыта организационной работы почти не имел. Пожалуй, вряд ли ему могло прийти в голову, что в самые страдные дни войны он окажется в должности комиссара линкора. Но, как показала жизнь, это было мудрое решение: на израненном корабле больше всего требовался человек, способный быстро найти ключ к сердцам людей, поднять их моральный дух, вселить веру в свои силы.

Фашисты считали, что «Марат» больше не существует. А в это самое время новый командир корабля Васильев и комиссар Барабанов подняли моряков на то, чтобы в самый короткий срок ввести в действие дальнобойные орудия линкора и превратить его в маленький форт, еще один бастион на острове Котлин.

Восстанавливая артиллерию, неустанно думали и о другом — защитных средствах, поскольку линкор оставался неподвижным, «прирос» к причалу, превратился в мишень для вражеских батарей, находившихся на южном берегу Финского залива. Фашисты могли в бинокль видеть корабль и бить по нему прямой наводкой. Тут-то и родилась мысль о второй броне. Но где достать броневые плиты? Кто-то предложил пустить в дело гранитные плиты, два века служившие покрытием мостовой. И закипел аврал. Матросы поднимали плиту, на тележке подкатывали к кораблю, а там ее укладывали, защищая уязвимые места, чтобы вражеские снаряды не причинили вреда ни снарядным погребам, ни орудиям, ни команде…

И вскоре снова далеко окрест стали слышны басовые голоса «Марата». В самые критические дни вражеского наступления на Ленинград он вел ураганный огонь по фашистским войскам, пытавшимся по южному берегу залива прорваться к городу.

Надвигалась блокада. Топлива на корабле — в обрез. А в порту говорят: «Нефть нужна для плавающих кораблей».

Что делать? Без горючего — нет энергии, без энергии — башни мертвы. Стали думать, советоваться. И тут комиссару пришла мысль — обойти все баржи, ставшие на прикол корабли и собрать там остатки топлива. Собрали — нефть, естественно, оказалась не чистой, с водой. Тут опять же сметку проявил Барабанов: он вспомнил Баку в годы разрухи, применяемые там простые методы очистки нефти. Дело пошло на лад.

Случился курьез: прокурор заинтересовался, откуда на «Марате» неоприходованная нефть, не есть ли то утайка запасов в условиях блокады. И как раз в это время приезжает в Кронштадт заместитель Наркома ВМФ адмирал Л. Галлер. Пришел на «Марат», увидел, как трудами экипажа израненный корабль превратился в неприступную крепость, похвалил моряков. А узнав о тревоге командира и комиссара по поводу «прокурорского интереса», рассмеялся: с юристами, мол, сам поговорю.

Все долгие недели и месяцы блокады орудия линкора наносили по врагу мощные удары. Фашисты несли немалый урон и всеми силами пытались подавить огонь неподвижного корабля.

Однажды Барабанов показал мне кальку, испещренную черными точками, — их были сотни, даже тысячи вражеских снарядов, взрывавшихся вокруг корабля. И все же защищенный стальной и гранитной броней, линкор не замолкал, продолжал бить по врагу. На корабле в эти годы было совсем мало людей — столько, сколько нужно было для ведения огня. Остальные моряки ушли сражаться с фашистами в ряды морской пехоты, на другие корабли.

Прошли десятилетия. Старого линкора давно нет в строю. Люди, воевавшие на нем, разъехались по всей стране: кого уж нет, кто на покое. И вот незадолго до поездки ветеранов флота в Кронштадт у меня в квартире раздался телефонный звонок. Слышу:

— Я с «Марата», Барабанов. Едешь ли на флот?

На следующий день мы встретились. Вспомнили войну, блокаду, драму и славу «Марата». Вспомнили, что наши линкоры в годы войны были уже старыми кораблями. Ведь «Севастополь» («Парижская Коммуна»), «Гангут», («Октябрьская революция»), «Петропавловск» («Марат») построены еще до первой мировой войны.

— Старые были корабли, а хорошо послужили стране под советским флагом. Сталь доброй закалки…

— Хорошо послужили именно потому, что на них сражались с врагом люди советской закалки, — заметил бывший комиссар.

Еще много лет после Победы капитан 1 ранга С. Барабанов состоял на военной службе. Он преподавал в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, стал кандидатом исторических наук. Темой его диссертации было родное дело: партийно-политическая работа на кораблях Балтики в годы Великой Отечественной войны. Позже Барабанов прислал мне свою диссертацию, и я с интересом прочитал страницы объемного тома, встретил много знакомых имен и эпизодов той памятной поры. Автор своеобразно осмыслил фронтовой опыт, суровое и славное время, в которое все испытания выдержал советский характер, рожденный Великим Октябрем.

На мой вопрос, как он живет сейчас, чем занимается, Барабанов ответил:

— Ты же знаешь, я в партию вступил в двадцать втором, еще при жизни Ленина. Молодежь проявляет большой интерес к судьбе и делам нашего поколения, хочет все знать из первых уст. А я ведь по профессии — лектор…

…Вот какие всплыли воспоминания, когда стоял я вместе с ветеранами флота у «Рогатки» и смотрел на балтийскую воду, бившуюся о гранит.

У подножия Никольской сопки (сопкой Любви еще называют ее жители Петропавловска-Камчатского) плещется и рокочет одна из самых просторных и живописных бухт на планете. Рыбацкие суда, дрожа от нетерпения, торопятся от мест стоянки к воротам Авачинской губы и, минуя их незримый порог, выходят в Великий, или Тихий океан…

Сейчас дела цепко держат меня на суше, но все же, когда выпадает свободный часок, я подымаюсь на вершину Никольской — отсюда видать далеко окрест… Здесь неизменно приходит ко мне то чувство, которое принято называть вдохновением. Здесь хорошо дышится, хорошо думается.

Над Никольской сопкой, почти вровень с вулканами, вознесена телевизионная вышка. До студии несколько шагов, и не исключена возможность, что, придя туда, я увижу на экране телевизора мой родной Минск или рыбацкую Клайпеду. А, может быть, сейчас показывают, как строится Байкало-Амурская магистраль. Или как стоят в неусыпном дозоре молодые солдаты с автоматами в руках. Стоят на страже любимого Отечества…

Страна незакатного солнца, великое мое государство! Счастлив и горд, что я являюсь сыном твоим, твоим гражданином. Помнится, как еще в ранней юности потрясли меня слова Достоевского, сравнивавшего свободу человека с воздухом, которым он дышит. Помню страстное его восклицание: «Всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с прежде всего!» Да, человеку необходима свобода, без нее он задохнется, погаснет, как огонек свечи без кислорода.