Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Мама была довольна моим решением, а вот тётя Рада, старшая дочь Никиты Сергеевича и Нины Петровны, была категорически против. « Я боюсь, что это создаст лишнюю шумиху вокруг нашей фамилии, — писала она в письме моей маме. — Если Нина возьмет её, выгоды она не получит, зато в практическом плане у неё будет много проблем». Однако мама была непреклонна: Хрущёв заслуживал всяческой поддержки, какая бы она ни была. «Твой выбор вдохновил меня», — сказала она мне. Она решила вернуть себе девичью фамилию, Хрущёва, хотя позже признала, что Рада, возможно, была права.

Подобно большинству советских людей, моя мама была кухонным диссидентом, то есть человеком, не согласным с властью, но не высказывающим свою позицию публично. Причина была очевидной: ГУЛАГ. Она опасалась, что мой дерзкий юношеский демарш может плохо кончиться, что система в конце концов поглотит меня и переварит со всеми моими мечтами и порывами, как это произошло с ней. В 1969 году мемуары моего деда оказались на Западе, в распоряжении журнала «Тайм», и в следующем году журнал анонсировал публикацию отрывков из них. Хрущёв был так расстроен утечкой, что у него произошел сердечный приступ, и годом позже он скончался. В мемуарах он выражал несогласие с линией партии и высказывал откровенное, часто критическое мнение по поводу советской политики, включая свою собственную. Когда в 1970 году сокращенная версия книги была опубликована, многие — в том числе бабушка Нина Петровна — обвинили в утечке моего отца. Мама знала, что её муж невиновен: в своё время он помог Хрущёву с задумкой этой книги, но затем много лет не имел к ней отношения. В 1968 году он начал страдать от почечной недостаточности; когда книга вышла на Западе, он уже умер и не мог ничего сказать в своё оправдание. КГБ учинил обыск у нас дома, и хотя они ничего не нашли, мама ещё долгие годы жила в страхе. Она боялась, что, высказываясь публично и пытаясь защитить своего покойного мужа, она только всё испортит. Молчание, считала она, её единственное спасение. Со временем брежневское государство забудет, и жизнь пойдет своим чередом.

Жизнь действительно шла своим чередом, но кое-что изменилось. Мемуары бросили тень подозрения на нашу семью. Вскоре после того как отрывки из них увидели свет, моя мама, работавшая тогда журналистом, написала заметку о вручении дипломов в одной из театральных школ Москвы. Статья должна была появиться в «Правде» под её тогдашней фамилией по мужу — Петрова. Но так и не появилась. Позже редактор признался маме, что в КГБ сочли нежелательной связь, которую читатели могли усмотреть между ней, моим отцом и бывшим советским первым лицом. Больше как журналист она не написала ни строчки.

Однако, вернув себе десять лет спустя свою девичью фамилию и подарив её мне, она доказала, что никогда полностью не сдавалась. Самая младшая в семье — ей было только тринадцать, когда умер Сталин — она сохранила в себе источник непокорства, до которого не добрался деспотизм. Как и большинство советских людей, мама обожала читать и часто распространяла антисталинскую литературу в среде своих друзей, московских интеллектуалов. Десятилетиями она хранила эти книги у себя в шкафу, в ящике, под коллекцией разноцветных шелковых платков. Она даже деда подвигла к чтению нелегальных книг, например, таких, как «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург (1967) и «В круге первом» Александра Солженицына (1968), которые она получила тайком от историка-диссидента Роя Медведева.

Почти двадцать лет Медведев, автор разоблачительного труда по истории сталинизма «К суду истории» (1972), доставлял эти произведения самиздата и тамиздата к нам домой, и его частые визиты всегда напоминали мне шпионский триллер эпохи холодной войны. Высокий седовласый мужчина среднего возраста с респектабельной профессорской внешностью, Медведев часами кружил по Москве с целью отделаться от «хвоста» и всегда приходил в разные дни и в разное время, чтобы не привлекать лишнего внимания «парней с Лубянки».

Явившись, Медведев неизменно устраивался в кресле в бывшем кабинете моего отца, который после его смерти стал моей комнатой. Внешне в нём всё осталось, как было при отце: книги по стенам, темно-синий диван и стеклянный бар, в котором я хранила свои детские ценности, дневники, альбомы с вырезками и самую вожделенную капиталистическую роскошь — случайно перепавшую пачку жвачки. Во время визитов Медведева мама обычно сидела на синем диване, а я — за столом. Попивая крепкий черный чай с медом, историк часами был готов обсуждать будущее России, диссидентское движение, права человека и сталинизм. Я была настолько заворожена этими беседами, что даже неудобный деревянный стул не мог отвлечь моего внимания. Порой мне очень хотелось спросить его о Молотове, о судьбе Леонида и «версии» КГБ, но присутствие матери гасило моё любопытство. Я не хотела расстраивать её или нарушать динамику этих бесед, которые касались серьёзных политических вопросов — куда там какая-то мелкая семейная история, как я это тогда понимала.

Для моей матери эти встречи с Медведевым были определённой формой протеста, но не переворота. Напротив, она рассматривала свои усилия как попытку реформирования системы. Я всегда ценила её смелость, но для меня разговоры с Медведевым были чем-то совершенно иным: «моими университетами», — необходимым для становления личности образованием, укреплявшим меня в мысли о том, что советская система прогнила до самого основания. Насмотревшись на его ужасы, я никогда не верила в СССР. Я никогда не испытывала ни особых надежд, ни воодушевления по поводу реформ деда и, в отличие от матери, не боялась открыто глумиться над страной — может быть, именно поэтому я не отказалась от своей затеи сохранить жизнь фамилии Хрущёва.

Собственно только после 1985 года, после прихода к власти Михаила Горбачёва, я поняла, что хочу оставить взятую мной фамилию и вернуться к той, что была дана мне при рождении. В ту пору Москва полнилась слухами и предположениями. По сравнению со своими предшественниками, Горбачёв был относительно молодым, ему было всего пятьдесят четыре, он был из поколения оттепели и с дипломом юрфака Московского университета. Однако, чего можно ожидать от нового генсека, до поры до времени было неясно.

Во время одного из тайных посещений нашего дома Медведев настаивал, что в условиях, когда КГБ следит за каждым его шагом, Горбачёв просто не может начать сразу править как либерал. «Так же, как Никита Сергеевич, — пояснил он. — С такими влиятельными фигурами на стороне Сталина, как Молотов и шеф госбезопасности Лаврентий Берия, Хрущёв был наименее вероятным кремлёвским преемником и уж точно тем, от кого меньше всего ждали развенчания Сталина. Горбачёв точно такой же». Однако мама думала, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой; мысль о том, что спустя двадцать лет Хрущёв может занять надлежащее ему место в истории, казалась ей недостижимой мечтой.