Елена Вайцеховская - Москвины: «Лед для двоих»

Мишин и Москвина тогда выиграли у Родниной и Уланова — каким-то образом заняли общее второе место за Белоусовой и Протопоповым, хотя были четвертыми и в короткой и в произвольной программах. Леша, помню, даже успел надеть цивильный костюм — у него мысли не было, что придется выходить на награждение.

Отметить победу решили в нашем номере. А мне утром кататься. Лешка сказал тогда: «Тебе сейчас будет не уснуть. Возьми снотворное» — и дал мне два каких-то серебряных шарика. Я никогда в жизни не принимал подобных средств. Проглотил один шарик и когда утром зазвонил будильник, я вообще не мог понять, что происходит и где я нахожусь. На катке не мог прыгнуть даже самый обычный перекидной — меня заваливало в сторону.

Игорь Борисович посмотрел на это и говорит: «Пошли на мороз». И мы пошли на открытый каток. Там я раскатался, начал делать прыжки, но это заняло часа полтора. После чего Москвин настоятельно велел мне идти в гостиницу пешком — чтобы окончательно проснуться и прийти в себя.

Я и пошел, заходя по дороге во все магазины. В магазинах было тепло, и меня разморило до такой степени, что вернувшись в гостиницу я даже обедать не пошел — завалился спать. Проснулся через несколько часов в точно таком же состоянии, как был утром — не понимая, какое сейчас время суток. Включил телевизор и с ужасом увидел, что там уже катается первая группа одиночников. С какой-то безумной скоростью я запрыгнул в автобус, рванул на каток, но на свою разминку все равно опоздал. Единственное чувство, которое при этом испытывал — полное безразличие ко всему, что происходит. И занял лишь десятое место.

В 1969-м я занял второе место на чемпионате СССР в «Юбилейном», проиграв одним голосом Четверухину. Сережа Волков, которому тогда было 19 лет, стал третьим. Юра Овчинников — пятым. По правилам отбора в команду попадали первые два номера, а третьим брали молодого по усмотрению тренерского совета.

Проблема заключалась в том, что кому-то из высоких партийных чинов в Москве очень нравился Овчинников. Соответственно из Спорткомитета были спущены рекомендации по составу сборной: Четверухин, Волков, Овчинников. Хотя тренерский совет единогласно тогда рекомендовал меня. Но никакого значения это, как выяснилось, не имело.

Мы с Москвиным ходили тогда даже в Смольный — на прием к председателю горисполкома. Он при нас звонил в Москву и я даже запомнил фразу: «Вся ленинградская общественность в канун 25-летия снятия блокады настаивает…» Еще он тогда сказал: «Кстати, у спортсменов, о которых идет речь, один общий тренер, который к тому же именно сейчас находится у меня в кабинете. Я передаю ему трубку».

Игорь Борисович начал объяснять: «Понимаете, если сейчас не включить в сборную Куренбина, он бросит кататься. Если же послать на чемпионат Европы и мира Овчинникова, мы тоже в какой-то степени его потеряем, потому что в данном случае его включают в сборную ни за что. Он не заслужил этого».

Так и получилось, кстати. Юрка выступал после этого почти десять лет и по большому счету так ничего и не выиграл. Я же ушел из спорта через год.

— Игорь Борисович много занимался вашим воспитанием?

— Не много но «по месту». Очень запоминалось. Например, однажды перед каким-то очередным чемпионатом страны он втихаря поточил мне коньки. Не до остроты, а так, слегка подправил. Я ужасно не любил что-то делать с коньками перед выступлением. И когда увидел, что они наточены, психанул и выбросил их в окно. Москвин молча принес их обратно, подправил лезвия и не сказал мне ни слова. На следующий день я совершенно блистательно сделал фигуры и понял, что был неправ по отношению к тренеру на десять тысяч процентов. Мне стало так стыдно… Собственного ученика я за такой жест, что называется, прибил бы на месте. Это какое терпение и такт нужно иметь, чтобы не сорваться? Ведь оскорбил я его тем поступком страшно, если до сих пор, когда вспоминаю об этом, чувствую угрызения совести.

А ведь Игорь Борисович совсем не дипломат. Но вот тогда поступил по отношению ко мне именно так — сделал вид, что ничего не произошло.

Кстати, Леша Мишин в каких-то отношениях тоже очень жесткий человек. Мы с ним жили девять лет в одной комнате, когда вместе ездили по сборам. В команде было два питерца, вот нас и селили вместе. В Воскресенске, в Москве.

В Воскресенске, помню, в перерывах между тренировками все фигуристы бегали кроссы. Кроме Мишина. Он говорил, что бегать ему вредно. Никогда не делал зарядку, например. Утверждал, что от занятий натощак у него потом весь день кружится голова. В этом плане он всегда очень себя любил.

Тамара, напротив, всегда была великой труженицей. Скажем, едем мы все вместе в Сокольники на тренировку, стоим с Мишиным в метро, разговариваем, а Тамара рядом с нами учит английский. Всегда просила меня, чтобы я ее проверял. Сам-то я учился в спецшколе, где начиная с шестого класса история география и литература преподавались на английском. Так что язык я знал вполне прилично. Даже сны иногда английские снились.

Или идет собрание команды, а Тамара сидит и вяжет носки. Любила говорить: «Если я не встала в семь утра, значит себя обокрала».

Москвину было с Мишиным очень трудно. Леша пришел в нашу группу от Майи Петровны Беленькой — она единственная согласилась его тренировать, когда он в 15 лет приехал в Питер из Грузии. Сказочной красоты женщиной была. В нее был влюблен весь город.

С Москвиным, случалось, Мишин ссорился до такой степени, что они не разговаривали по целому месяцу. Игорь Борисович приходил на тренировку, садился на трибуну, внимательно смотрел, но не делал никаких замечаний.

Один из таких конфликтов случился, когда мы были на сборах в Гаграх. Москвин предупредил нас, что в 10 часов вечера все должны быть по номерам и готовиться ко сну. Но мне-то было всего 17, а Мишину — 21. Какой сон? Тем более — на летнем оздоровительном сборе? Естественно, Мишин постоянно уходил, возвращался ночью, перелезал через балкон…

Тот конфликт затянулся до такой степени, что Москвин даже выговор за это в федерации получил.

Когда уже став тренером Мишин написал книгу, то один экземпляр он подарил мне. С дарственной написью: «Самому двигательно-одаренному фигуристу моей современности».

На самом деле у меня никогда не было сильной двигательной памяти. Когда мы приезжали на первый летний сбор после отпуска, мне требовалось два месяца, чтобы втянуться и снова начать делать все то, что я делал в конце предыдущего сезона. Хотя большинство ребят начинали тренироваться так, словно последнюю тренировку провели вчера. Другое дело, что на первой контрольной прикидке я уже обыгрывал всех. Был очень сильным физически: дальше всех прыгал в длину, например.