Елена Вайцеховская - Москвины: «Лед для двоих»

Переживал страшно, что какой-то шибздик у меня выиграл. Мне-то было уже 17 лет, а ему — 13. У Непелы к тому же были совсем крошечные прыжки. Мы-то все прыгали высоко, Игорь Борисович учил, что нужно не просто все положенные обороты скрутить, а непременно выполнить прыжок «с зависом» — был такой термин.

Прыжками тогда вообще многие наши фигуристы отличались. Был такой Лев Михайлов, про которого двукратный олимпийский чемпион Дик Баттон говорил, что он прыгает его фирменный прыжок «Баттон» лучше него самого. Сказать, что Михайлов прыгал выше борта, это вообще ничего не сказать. Он разгонялся, как умалишенный, как только мог. И летел… Каким образом я у него выиграл в 1963 году на чемпионате СССР, вообще не понимаю.

В 1961-м я уже вовсю осваивал тройные прыжки. За год до этого Олег Протопопов приехал с Олимпийских игр из Скво-Вэлли и стал меня учить прыгать тройной тулуп — прыжок, которого в те времена у нас в стране вообще никто себе не представлял, включая Москвина. У Игоря Борисовича в те времена уже были какие-то киносъемки, которые он делал на всех соревнованиях, но тулуп там никто не прыгал. Сам Олег выполнить этот прыжок тоже не мог, но видел, как это делают другие. И взялся вместе с Москвиным объяснять мне, как нужно прыгать. Смешно, но тулуп я тогда выучил.

Потом стал учить сальхов и риттбергер. Кстати, австриец Эммерих Данцер стал в 1965-м чемпионом мира вообще без тройных прыжков.

Тренировались мы в те времена по 12 часов в день — сейчас такое и представить себе невозможно. Ездили по разным каткам, иногда Москвин выпускал меня на лед, когда там катались Белоусова и Протопопов — у них было четыре часа индивидуального льда. Во время сборов, которые обычно проводились в Москве в пансионате ЦСКА, первая тренировка начиналась в пять утра. До девяти мы катались, потом освобождали лед хоккеистам, а сами ехали на Стадион Юных пионеров. Оттуда — на открытый каток в Сокольники. И уже вечером возвращались на вторую тренировку в ЦСКА. Так и набиралось часов 12. Если Москвин не был занят, он ездил вместе с нами.

И мы, и хоккеисты ЦСКА жили на тех сборах в таких условиях, что сегодня никому не объяснить. Туалет и душ в конце коридора, из мебели, помимо четырех кроватей, в комнате один шкаф стоит — даже тумбочек нет. Мы, питерцы, вообще жили в одной комнате вшестером. Я и Леша Мишин спали по обе стороны двери, а у окна располагались Игорь Борисович с Тамарой и Саша Гаврилов с женой. И ведь никто ни с кем не ссорился. Не помню во всяком случае чтобы между нами случались какие-либо скандалы.

Потом уже, когда группа стала разрастаться, в ней появились девочки, пришедшие от других тренеров, в том числе и московских, начались какие-то конфликты. Но это позже. А когда катался я, то чувствовал себя безо всякого преувеличения членом одной большой семьи. Москвин был для нас не только тренером, но и великолепным воспитателем. Мы полностью ему доверяли. 12 лет он меня тренировал и никаких мыслей о том, чтобы уйти к другому специалисту у меня не появлялось ни разу.

— В Питере Игорь Борисович жил со своей семьей на Петроградской, — продолжал рассказывать Куренбин. — В каких-то жутких условиях, даже без ванной. Они топили печь дровами, ходили мыться в городскую баню. Игорь Борисович, правда, воспринимал это очень легко и постоянно иронизировал по этому поводу, но ведь был уже ведущим тренером сборной.

Тренерский энтузиазм Москвина был совершенно невероятным. Помню я каждый день приходил до школы во дворец пионеров на каток, который был залит в «колодце» между домами. Москвин приезжал туда на первом трамвае к семи утра. И постоянно говорил мне: «Нужно создать задел. Для того, чтобы ты на следующий год всех обыгрывал, надо уже этой весной быть во всех компонентах сильнее, чем твои соперники. Если будешь на две головы выше, обязательно выиграешь».

Я возражал ему: «Так ведь не ставят меня выше?» Он отвечал: «Значит надо быть еще лучше, чтобы ставили. Если кататься на равных, москвичей ты не обыграешь никогда».

Не помню, кстати, чтобы у кого-то из учеников Игоря Борисовича была ангина, или что-то простудное — мы не делали соперникам таких «подарков». Никому даже в голову не приходило, что можно пропустить несколько дней тренировок.

При этом Игорь Борисович еще занимался своим парусным спортом. Помню, я постоянно думал по этому поводу: «Куда он, старик, на этой яхте прется? Зачем ему эта Норвегия? Лучше бы с нами занимался»

Ему ж тогда было 30 лет, а мне 14.

Москвин вообще был умелец: руками мог сделать все. Сам точил нам коньки, кроме него и Станислава Жука этого никто не делал. Помогал даже легкоатлетам — подтачивал и подправлял им шесты для прыжков.

И конечно же он был страшно непрактичен. Гением в этом плане был его собственный тренер — Петр Петрович Орлов. В 1960-м, когда Орлов тренировал Белоусову/Протопопова и Нину и Станислава Жук, на Олимпиаде в Скво-Вэлли ему подарили для всей сборной английские коньки МК. Он с успехом нам же, фигуристам, их по 50 рублей и продал. То, что это был подарок фирмы, выяснилось спустя какое-то время, когда об этом написал один из американских журналов по фигурному катанию.

Тогда историю замяли. В 1961-м Орлова вызвали в Спорткомитет на дисциплинарный разбор уже по другому поводу: стало известно, что помимо работы со спортсменами он дает частные уроки за деньги. Петр Петрович не растерялся. Сказал: «Это — мой труд. Берет же репетитор деньги за уроки математики или иностранного языка?»

С Орлова все-таки сняли звание заслуженного тренера СССР, и он уехал из Ленинграда в Киев. Добился, чтобы там за год построили дворец спорта, организовал балет на льду, причем этот балет начал существовать когда еще никакого льда и в помине в Киеве не было.

Я помню, спросил его: где он артистов для балета находит при том, что в Киеве в те времена вообще фигуристов не было. Он мне ответил: «Зато есть склонные девочки. Те, что на склонах Днепра летом загорают».

Еще был случай, когда уже после моего ухода из спорта я начал работать тренером и в 1971-м привез на юношеское первенство союза в Киев своих спортсменов. Их всех засудили жутко. Я чуть не плача подошел к Орлову, говорю: мол, это же нечестно! А он отвечает: «Володенька, ты же сам много лет занимался фигурным катанием. Нечестно говорить о честности в нашем виде спорта».

— Вы знаете о том, что были единственным учеником Москвина, за которого он ходил просить к вышестоящему начальству? — спросила я Куренбина.

— Знаю, — ответил он. — Знаю и то, что Игорь Борисович даже плакал на том тренерском совете, где в 1969-м решалась моя судьба. Когда меня так и не включили в списки сборной, он заплакал, встал и ушел.