Евгений Петров - Год рождения — 1917

— Я, — сказал Баулин, — я за тебя съезжу в автороту и продукты в Допе получу. Поройся ты, ради бога, в наших бумагах, ведь загибается начфин, а он как-никак и твой земляк. Дочка у него растет, письма пишет.

Дочку Баулин приплел, знал, что и сам старшина ждет не дождется писем из дому, где растут дочки, сыновья. Баулина потрясла самоотверженность начфина. За копейкой теперь он и сам увидел что-то большее, чем пропавшая цифра. Это же служебный долг, честь! И, как бы размышляя сам с собой, Баулин тепло, доверительно прошептал:

— Он ведь, черт, черт лысый, чуть жизни не лишился из-за этой копейки. Бомбы рвутся, а он сидит — с места не сдвинешь. Так я пойду, старшина, запрягу лошадь — и того, в автороту?

Сергеев молчал.

Баулин получил вроде согласие, но, уходя, все же ждал, что старшина окликнет: «Отставить!»

Сергеев молчал. Баулин прибавил шагу к коновязи.

Часа два спустя, наварив рычаг и получив продукты, Баулин вернулся. Старшина сидел на пеньке с карандашом и кипой накладных на коленях. Он поднял на печатника свинцовые глаза и стал повторять про себя:

— Бумага ролевая — четыреста килограмм, флатовая — сто. Итого… И еще краска, шпагат, бензин, ветошь…

Баулин молчал.

— Откуда ты взял, что мы просчитались? — взорвался старшина. — Может, в другом месте напутали?

— Да нет, вроде везде в порядке, — соврал Баулин. — Начфин сказал, что везде в порядке.

Баулин и старшина теперь вместе уткнулись в накладные. В два карандаша проверяли друг друга, подбивали бабки. Старшина насторожился и строго спросил:

— Краску ты получал? За краску ты отчитывался?

— Ну я, — опешил Баулин.

— А теперь смотри. Сколько она стоит? А что ты написал? Твоя рука или нет? Округлил цифру, язви тебя, а? Округлил, миллионер проклятый!

Они оба так обрадовались находке, точно получили весточку из дому. Баулин трясущейся рукой достал кисет. Он уже прикидывал, как войдет в землянку и словно как ни в чем не бывало скажет: «Ну как, генерал-бухгалтер?» Слегка разыграет. А потом…

— Ступай, — доброжелательно сказал старшина, хлопнув по спине Баулина. Но, вспомнив свои заслуги в этой истории, сам зашагал рядом с Баулиным.

В землянке, как и днем, на столе лежали груды бумаг. Встретившись с усталым взглядом начфина, Баулин бодро проговорил:

— Слушай, Трофимыч.

— Поясню проще, — вмешался старшина.

Он подал листок начфину. Опустил руки по швам, точно ему приказали стоять по стойке «смирно».

— Это мы тебя подвели, не серчай, Трофимыч, не серчай, — извинительно говорил Сергеев.

Пудовкин, казалось, ничего не слышал. Он близоруко уткнулся в бумажку, пробежал ее раз, другой. Потом встал, качнулся, пересел на нары.

— Вы того, пожалуйста, удалитесь. Вздремну немного. Третьи сутки не спал…

Маленький коллектив «дивизионки» жил довольно своеобразно. У нас выработались свои порядки, сложился свой быт. Продукты, например, мы получали сухим пайком. Пищу по очереди готовили на костре. Самым расторопным поваром оказался наборщик Андрей Бондаренко. Он задолго до своего наряда запасал сухие дрова и припрятывал их в кустах или под сеном. Его секрет распознали ребята. Когда Бондаренко ложился спать, медлительный Митя Рябоволенко «уводил» дрова, перепрятывал их для себя. Не раз подшучивал таким же образом над Бондаренко и Миша Горошкин, Пожилой, спокойный Бондаренко не возмущался, не кричал, только разводил руками: что, мол, поделаешь с такой шантрапой?! Но теперь, ложась спать, он клал сухие поленья под голову — попробуй вытащи!

К весне приварок стал скуднее. Редко варили кашу. Даже изворотливый Баулин готовил суп, в котором «крупинка за крупинкой бегала с дубинкой». Крошили в такое варево сухари. Вместо второго Баулин рассказал как-то странную сказку про Петра Петухова и Липата Лапоткова:

«Шли два отставных солдата домой. Было у этих служивых всего имущества — сума, да палка, да смекалка. И заходят служивые к одной старушке, а дух в старушкиной избушке — ну, курятинка-петушатинка! Старушка скупа и жадненька. Говорит: «Дорогие гости, нет в избе ни кости, нету ни крошки, все подъели кошки!» Отговаривается старушка, а сама на печь глазом косит. Там горшок сковородкой накрыт, а в горшке петух сытый. Кипит в горшке петух, оттого и в избе такой дух!

— На нет и суда нет! — говорят солдатики, а сами перемигнулись между собой. Один за дверь — сено в стогу переворошил, вернулся и говорит:

— Иди-ка, хозяйка, у тебя там скотина сено перетрепала!

Старушка:

— Ах! — и во двор. А солдатики — в печь. Заслонку прочь, горшок вынули, петуха по сумам своим разложили, липовый лапоть в горшок сунули, заслонку прислонили и тихо, как ни в чем не бывало на лавочке сидят-посиживают.

Хозяйка влетела в избу — и зырк глазом на печь: на месте заслонка. Думает про себя: ох, и глупы же солдатики! И захотелось ей посмеяться над непутевыми. Спрашивает их:

— Всюду вы побывали, так не известно ли вам, как при горе при Печкиной, в деревне Горшковой, что под селом Сковородином, да за речкой Заслонкой, как там жив ли Петр-то Петухов?

Солдатики отвечают:

— Нет, там теперь нету Петра Петухова. Заместо его теперь Лапотков Липат.

— А где же Петр-то Петухов?

— А Петр Петухов в город Сумы переведен!»

Кончилась сказка. Реакция на нее была совершенно неожиданная. Старшина Сергеев дал нагоняй юмористу:

— Почеши у меня еще раз языком, всыплю так, что век не забудешь! Вместо того чтобы сказки вспоминать, на лугу бы пошарил! Глядишь, и разжился бы щавелем или еще чем… Не мне тебя, старого, этому ремеслу учить. Вот так-то! И еще запомни, что сказка твоя ни к селу ни к городу! Видел ты нынче таких старушек? Да они теперь с солдатом последним куском делятся. А если у них ничего нет, то солдаты им свой паек отдают. И нам тут нужды нет неправдоподобные сказки слушать!

Вовек не забудутся фронтовые банные дни!

Пол в землянке выстлан тесаными жердями, стены бревенчатые. Маленькие оконца под потолком затянуты марлей. В углу — железная бочка из-под бензина. Из нее сделали печку. Когда металл раскаляется докрасна, ребята сноровисто скидывают белье и спешат в благодатное тепло.

Трещат дрова в бочке, с улицы подносят кипяток: по ведру на брата. От жары, от хлесткого веника замирает дух. Багровеют надраенные почти до крови спины. Сползает месяцами накопившаяся грязь. Свободно дышит все тело, как будто тяжелый груз сброшен с плеч.

— Спасибо, Мартышкин! — говорим мы банщику, низкорослому парню. — Ублажил.

— На «спасибо» далеко не уедешь, — ворчит он.

— Ты что это сегодня не в духе?

— Будешь не в духе! Дрова-то сухие кончились.

— Это как же ты, друг, до такой жизни дошел? Ведь к вечеру начальство приедет мыться. Как ты из такого положения вывернешься?