Ангел Каралийчев - Наковальня или молот

— Чего мы требуем? Во имя чего зовем рабочих и крестьян встать в эту суровую зиму под наше знамя? Мы требуем, — в голосе оратора появились стальные нотки, — хлеба, угля, одежды и крова для народа. Мы требуем, чтобы были сняты кандалы с рук товарищей, брошенных в тюрьмы военно-полевыми судами. Мы требуем привлечения к суду виновников военной катастрофы — тех, кто усеял могилами долину Вардара и каменистые холмы Македонии. И эти люди осмеливаются называть политическими разбойниками нас, болгарских коммунистов, забывая, что в пятнадцатом году мы единственные выступили с манифестом против войны!

Готовясь захлопать в ладоши, Матейка опять поставил лампу на подоконник, но в эту минуту в зал ворвалось человек пять-шесть полицейских с поднятыми над головами ружьями, как при переправе вброд через глубокую и бурную реку. Ими командовал пристав — с черными усиками и кошачьими глазами. Стуча по полу коваными сапогами, полицейские начали расталкивать притихших людей. Пристав остановился рядом с Бочаром, обшарил взглядом зал и, щуря глаза, пристально посмотрел на оратора. Потом взмахнул руками и крикнул:

— Прекратить собрание! Приказываю всем разойтись по домам!

Георгий Димитров не пошевельнулся. Не обращая никакого внимания на полицейских, он продолжал говорить. Слова его, точно плеть, хлестали жандарма по лицу.

— Эй, Димитров, тебе говорю — прекращай болтовню! — впился в него своими кошачьими глазами пристав. — Ты арестован. Следуй за мной, сукин ты сын.

Ни один мускул не дрогнул на лице оратора. Димитров лишь сделал небрежное движение рукой, будто прогоняя надоедливую муху. Толпа зашевелилась. По последним рядам прокатился глухой ропот, подобный грохоту приближающегося состава. А над этим ропотом гремел голос Димитрова — неудержимый, как бурный горный поток, ворочающий камни. Матейка прикусил нижнюю губу, дыхание его участилось.

Полицейский побледнел. Дрожа от ярости, он выхватил из кобуры револьвер и направил его на оратора.

— Замолчи или я застрелю тебя! — заорал он не своим голосом. — Раз!

Но перед ним стоял бесстрашный человек. Не сводя глаз с руки, держащей револьвер, Георгий Димитров выкрикнул:

— Да здравствует Болгарская коммунистическая партия!

— Два! — прозвучал голос полицейского.

— Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик! — прогремел над толпой голос Димитрова.

— Ой, мамочки, застрелит! — вскрикнула жена Лазаря. — Чего вы смотрите — ведь этот зверь и вправду застрелит хорошего человека! — и она закрыла глаза руками.

И тут произошло нечто необыкновенное. Через головы рабочих, точно пантера, Матейка бросился на полицейского. Рука у пристава дрогнула, раздался выстрел, и пуля вонзилась в потолок.

— Так значит!.. — взревел Бочар и протянул свои огромные лапы к приставу, но тот уже исчез под ногами навалившихся на него рабочих.

Поднялся адский шум. Затрещали стулья. Под градом сыпавшихся на них ударов полицейские еле ноги унесли..

— Держи его! — раздался во мраке голос Лазаря. — Стой, мерзавец, стой! Сейчас утоплю тебя в реке, как конопляный сноп!

Но пристав успел незаметно улизнуть и, дрожа, как лист, забился в пустой угольный сарай…

Через полчаса на станцию прибыл ночной поезд. На лицах шахтеров, пришедших проводить оратора, играли отблески света, лившегося из окон вагонов. Георгий Димитров отыскал глазами маленького кочегара в солдатской фуражке и, быстро подойдя к нему, схватил его за руку:

— Благодарю тебя! От всего сердца благодарю! Тот пес непременно бы застрелил меня, если бы ты не бросился на него.

— Что вы, товарищ Димитров, это пустяки, — ответил Матейка, и его лицо снова озарила хорошая улыбка.

— Закрывай двери! — донесся издали чей-то хриплый голос.

Поезд тронулся. Георгий Димитров вскочил на подножку первого вагона. Он махал рукой рабочим до тех пор, пока поезд не скрылся во мраке Искырского ущелья.

Люба Димитрова открыла калитку и вышла на улицу. Ледяной ветер хлестнул ее в лицо, взметнул концы шерстяного платка, словно предупреждая, что лучше вернуться домой. За Любой семенила в домашних туфлях ее свекровь, бабушка Парашкева.

— Может, останешься, доченька. Темень-то какая, хоть глаз выколи.

— Не беда, мама, я темноты не боюсь.

— А, может, он и вовсе не придет?

— Непременно придет. Слово Георгия — закон. Да он уже, наверно, там и ждет меня. До свидания, мама!

Люба решительно зашагала по Ополченской, а преждевременно состарившаяся мать Георгия Димитрова покачала головой, захлопнула калитку и, не заперев ее на ключ, вернулась в теплую комнату.

Люба на ходу поплотнее закуталась в мягкий платок, застегнула зимнее пальто. Свернула налево. Улица была безлюдной и мрачной. Ветер навевал вдоль заборов рыхлые сугробы, раскачивал тусклые уличные фонари, шуршал в разбитые окнах, заклеенных бумагой. Громко хлопали ставни маленьких лавок и мастерских, зловеще поскрипывали их вывески.

Молодая женщина, прислушиваясь к каждому шороху и боязливо оглядываясь по сторонам, быстро шагала по направлению к улице Марии-Луизы — туда, где никогда не затихал шум большого города.

«Тяжелый, страшный год выдался! — думала она. — Хлеб подорожал вдесятеро. Что будет с бедными? Демобилизованные солдаты вместо пальто носят шинели без погон. Ребятишки еле волочат ноги в тяжелых отцовских опорках. Георгий сказал, что правительство растратило половину золота Народного банка. Золото ушло на закупку муки в Америке, но народ по-прежнему голодает. Куда девалась эта мука? Повсюду снуют вооруженные люди. Солдаты английских и французских оккупационных войск пьянствуют в кабаках, стреляют из трамваев в прохожих, пристают к девушкам, бесчинствуют. По вечерам девушки не смеют носу высунуть из дому.

На улице ни души. А каково в такую морозную ветреную ночь тем, у кого нет крова? Попытались было горемыки построить себе на государственной земле лачужки, чтобы у детей была крыша над головой, когда польют осенние дожди, но полиция разогнала их выстрелами. Стреляла в народ. Так погиб Киро Ковачев — прекрасный партийный работник. За его гробом шла вся рабочая София. Людская река хлынула к кладбищу в Орландовцах [3] Орландовцы — окраинный район Софии. . А Георгий шел впереди всех. Его всегда встретишь там, где опаснее всего. Он бросился к офицеру, приказавшему солдатам обнажить шашки против народа, схватил его коня за узду и гневно крикнул:

— Как вам не стыдно! Нападаете на безоружных людей, которые хоронят своего товарища! И, наверно, думаете, что вы герои! Убирайтесь, прочь с дороги, дайте людям пройти!