Игорь Гарин - Непризнанные гении

В июне этого года неудачливый «солдат» устроился секретарем к директору нового модного театра «Эвр» Орельену Люнье-По. Театр «Эвр» был создан в 1893 году как полемическая контроверза реалистически-натуралистического Свободного театра Андре Антуана и имел четкую символистскую программу. В основе его репертуара лежали пьесы восходящих звезд символизма Метерлинка, Ибсена и Гауптмана.

В театре Жарри соглашался на любую работу, но главной его целью являлось «проталкивание» только что написанной собственной пьесы — сатирического фарса «Король Убю» («Ubu Roi»). Надо сразу признать, что идея фарса не принадлежала Жарри: школьный опус имел не только реального прототипа, добродушного толстяка Феликса Эбера (папаши Эба), преподававшего физику в реннском лицее в 80-е годы, но и первоначальный текст, сочиненный однокашником Альфреда, 13-летним учеником реннского лицея Шарлем Мореном (1885). Жарри, поступивший в этот лицей лишь в 1888 году, активно участвовал в коллективных переделках пьесы, изобрел имя Убю (ныне ставшее во Франции нарицательным), а также участвовал в ее домашних постановках.

Кто такой король Убю? Это — главный дегенерат мировой драматургии, мелкий домашний тиран, волею случая превратившийся во всесильного диктатора, беспрекословно подчинившего себе всех и вся. Написанный в 1896 году гротескный фарс фактически предвосхитил тиранов ХХ века, о которых Эрих Фромм позже скажет: Гитлеры не исчезают, они кишат между вами, ими может быть ваш сосед по лестничной клетке, сослуживец, учитель, врач… Жарри фактически показал чудовищную сущность некрофила, терзаемого свалившейся на него властью — властью, которая постепенно убивает душу, разрывает сердце, превращает Убю в монстра, в некую механическую машину, не способную ни на один человеческий поступок.

Я не случайно вспомнил здесь Э. Фромма, потому что в творчестве Альфреда Жарри находит свое идеальное воплощение ницшеанско-фрейдистское «Оно», обозначающее совокупность неведомых, бессознательных и подавляемых человеком первобытных инстинктов. Обретая невиданное доселе могущество, это «Оно» немедля пресекает всякое проявление благородных чувств («Так, Благородных этих в яму!»), исключает всякое чувство вины («Сутяг туда же!») и осознание внутриобщественных связей («Богачей под замок!»). Агрессивность нравственного эталона «Сверх-Я» по отношению к «Я» передается предельно аморальному «Оно», высвобождая тем самым его страсть к разрушению.

Надо признать, что созданный одним из актеров образ Убю в какой-то степени был основан на образе самого Жарри; писателю это пришлось по вкусу — и он даже начал сам подражать своему персонажу, таким образом эпатируя публику.

Тончайший психолог, Жарри не ограничивается психологией тирана, но в другой своей пьесе («Убю в неволе») стремлению к власти любой ценой противопоставляет стремление к подчинению — опять же любой ценой. Надо честно признать, что события последних двадцати лет придают второму Убю откровенно пророческие черты, предвосхитившие хронику сталинских и гитлеровских процессов. Для примера приведу отрывок из речи Убю, обращенной к своему адвокату: «Помолчите-ка лучше! Вы мелете всякий вздор и мешаете изложению наших подвигов. Да, господа, раскройте ваши уши и соблаговолите не шуметь… мы умертвили бесчисленное количество жертв… нам бы только пускать кровь, драть шкуры и убивать; каждое воскресенье мы устраиваем публичные оттяпывания голов на специально отведенном для этой цели пригорке, неподалеку от городской стены, с каруселями и торговцами лимонадом… отчеты о наших прошлых преступлениях заархивированы, поскольку порядок у нас в крови…»

В июне 1896 года А. Жарри опубликовал переработанный текст пьесы под своим именем и не без активной помощи жены директора Рашильд уговорил Орельена Люнье-По включить «Короля Убю» (наряду с «Пер Гюнтом» Ибсена, «Аглавеной и Селизеттой» Метерлинка и «Зорями» Верхарна) в репертуар четвертого сезона театра «Эвр». Спектакль был широко разрекламирован в прессе, чему во многом способствовала с триумфом прошедшая накануне постановка «Пер Гюнта».

Генеральная репетиция громко разрекламированного спектакля едва не кончилась скандалом. Париж еще не привык к откровенному эпатажу и ёрничеству, а в данном случае провокацией было всё: спектакль начинался с ругательства «Merdre!», причесанный под Бонапарта автор с бледным лицом и «темными, словно чернила или глубокая лужа, глазами» прочитал издевательское вступление, декорации шокировали взыскательную публику, именитый драматург Жорж Куртелин в начале третьего акта, вскочив со своего места и обернувшись к зрителям, закричал: «Вы что, не видите, что Жарри издевается над нами?». Зал бушевал, одни ругались последними словами, другие свистели, третьи аплодировали, зрители переругивались между собой. Ситуацию спас главный герой, внезапно пустившийся в пляс и танцевавший жигу до потери сознания. Так или иначе, но Жарри добился желаемого — громкого скандала.

Жорж Ремон писал по этому поводу, что скандал «должен был превзойти скандал “Федры” или “Эрнани”. Нужно было cделать так, чтобы пьесу не смогли доиграть до конца, чтобы зал взорвался». И еще: «Мы должны были устроить суматоху, испуская вопли негодования в том случае, если публика примется аплодировать (что не исключалось), и крики восторга и восхищения, если она начнет свистеть».

Хотя, вопреки ожиданиям, репетиция кончилась овацией, а на следующий день главный герой, дабы усилить негативный эффект, захватил с собой кондукторский рожок и пускал его в ход всякий раз, когда в зале возникал шум.

Пресса не скупилась на издевки: «Полагаю, что, проявив уважение к тексту “Короля Убю”, я без должного уважения отнесусь к своим читателям», — писал обозреватель газеты «Жиль Блаз»; «В прежние времена спектаклю не дали бы закончиться; вероятно, наши отцы были более разумны, а, быть может, и более энергичны, нежели мы» («Ле Солей»); «Это — непристойное надувательство, заслуживающее лишь презрительного молчания… терпению пришел конец» (Франсиск Сарсе в «Тан»); «Требуется дезинфекция», — лаконично подытоживал «Ле Голуа».

В целом, парижская «общественность» восприняла постановку «Короля Убю» как грубую и неудачную мистификацию. «Если Жарри завтра же не напишет, что он посмеялся над нами, он пропал», — такую заметку сделает на следующий день после премьеры в своем «Дневнике» молодой Жюль Ренар.

Как всегда случается в случае авангардных произведений искусства, консерваторы приняли Жарри в штыки, но нашлось немало художников, оценивших новаторский поворот в драматическом искусстве: благожелательные отзывы о спектакле Жарри дали Э. Верхарн, С. Малларме, А. Бауэр, К. Мендес.