Ричард Холл - Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 [litres]

Склонившись к Ясмин, я без всякой необходимости признался:

– Я пьян.

Константин подошел и объявил:

– На рассвете мы пойдем на мою яхту!

– А когда это будет? – спросил я, потому что мы могли провести в герметично закрытом VIP-зале и 30 минут, и все три часа.

Он взглянул на часы.

– Ха! Сейчас!

Мы вышли на улицу, солнце уже взошло. В этом не было на самом деле ничего удивительного: я не мог вспомнить, когда в последний раз ложился спать до рассвета. Когда мы все вернулись в лимузин Константина, я сжал надушенную руку Ясмин своими костлявыми пальцами.

Яхта Константина была на удивление большой – со спальнями, столовой и джакузи в задней части. Она должна была выглядеть безвкусно, но почему-то казалась прекрасной.

– Можно мне порулить? – спросил я Константина, когда мы поднялись на борт.

– Ха-ха, нет! – ответил мой новый лучший друг и указал на охранника, сидевшего за штурвалом яхты. – Поведет он.

Я попытался выглядеть трезвым, чему мешало то, что меня изрядно покачивало.

– Яхты – моя стихия, – пробормотал я.

– Все в порядке, мы на вечеринке, – ответил Константин, обнимая меня за плечи.

Когда мы шли по палубе, я спросил:

– Она быстрая?

Константин улыбнулся и поднял вверх большой палец. Действительно, для яхты скорость его судна была очень приличной.

В лицо мне ударил мягкий розовый воздух Майами. Я сжал руку Ясмин, и она ответила мне тем же. Она была частью моей неблагополучной семьи. Как и Константин. Все люди на яхте были моими детьми, и я любил их всех.

Даже за пределами клуба мне казалось, что я лучшая версия Бога.

– А знаешь, что самое интересное? – спросил я Константина. И перепрыгнул через борт.

В воду я вошел жестко. А потом просто поплыл, глядя на нежно-голубое тропическое небо. Мир был нежным. Небо было нежным. Вода была нежной. Наверное, мой телефон перестал работать в воде, сломался. Но я улыбался, глядя в небо.

Я услышал, как яхта плывет ко мне. Константин и все модели стояли у перил, злые и обеспокоенные.

– Все в порядке! – крикнул я, отплывая прочь от яхты.

– Моби! – завопил Константин. – Залезай на борт!

– Нет, – засмеялся я, отплывая от яхты. – Просто оставьте меня здесь!

Я хотел плыть, а потом лежать на воде, а потом умереть. Я утону в море и наконец исчезну. «Просто дай себе умереть», – слышал я чьи-то слова. Но потом посмотрел на яхту. Все люди на ней казались очень озабоченными. Они были моей новой семьей, а я их новым отцом. И они выглядели обеспокоенными. Поэтому я поплыл обратно к яхте.

Я не был сумасшедшим. Просто хотел заявить о своем прирожденном праве на смерть.

Константин покачал головой:

– Черт, да ты псих.

Я не был сумасшедшим. Просто хотел заявить о своем прирожденном праве на смерть.

– Нет, я счастлив.

У моего отеля был причал, и нас с Ясмин высадили на нем. Мы проковыляли по пляжу в мой номер, разделись и залезли в душ.

– Эта вода на ощупь похожа на масло, – сказал я, потому что так оно и было. Я вытер Ясмин полотенцем, и она легла на кровать.

Я понимал, что секса у нас не будет. Мы устали, и мне было слишком плохо.

– Я хочу задать тебе один вопрос, – сказала Ясмин, забираясь под простыню. Она серьезно посмотрела на меня. – Ты знаешь Стивена Кольбера [211] Стивен Кольбер – ведущий американского ночного телешоу на канале CBS. ?

И отключилась.

Я понял, что скоро у меня будет похмелье.

Телефон рядом с кроватью зазвонил. Сквозь белые занавески светило солнце, я был один, и мне казалось, что меня изнасиловали демоны. Но во мне еще теплилась жизнь, и это раздражало.

– Алло, – прохрипел я в трубку.

– Мистер Холл, – сказал Sandy, – машина прибыла.

Поначалу это сбило с толку, но потом я вспомнил, что приехал в Майами только ради позднего завтрака в честь дня рождения Мэтта.

– Хорошо, Sandy, спасибо, – сказал я, почти чувствуя себя виноватым за то, что за девять лет нашего сотрудничества он превратился из моего тур-менеджера в няньку. Я встал и обнаружил, что все еще достаточно пьян, чтобы меня качало, и уже достаточно трезв, чтобы чувствовать боль.

– Я волнуюсь за тебя, Моби, – сказал Мэтт.

На куче своей мокрой одежды я увидел записку от Ясмин. Она был краткой: «Пока» – вот так просто.

Я запихнул одежду и ноутбук в рюкзак и, пошатываясь, побрел в вестибюль. Вывалился из гостиницы, страдая от боли и надеясь умереть. Я не хотел того гламурного экзистенциального растворения в окружаюшем, к которому стремился в океане, а просто желал положить конец этой своей болезни, этой агонии.

Sandy ждал меня в вестибюле.

– Тяжелая ночь? – спросил он в пятисотый раз в моей жизни. Или, может быть, в тысячный.

И в пятисотый, а может быть, и в тысячный раз я просто утвердительно покачал головой.

Мы подошли к лимузину. Обычно Sandy был невозмутим, но сейчас выглядел сердитым.

– Я не уверен, что могу продолжать в том же духе, Моби, – сказал он.

Я понял. Я тоже не был уверен, что долго смогу продолжать в том же духе. Мне было трудно говорить. Прижавшись затылком к холодному черному кожаному подголовнику, я закрыл глаза. Наконец, лимузин подъехал к ресторану, где проходил завтрак в честь дня рождения Мэтта. Я кротко известил Sandy:

– Вернусь где-то через час.

Мэтт, его красивая жена и несколько друзей сидели за столиком на улице. С Атлантического океана дул мягкий соленый ветер; ресторан был полон счастливых людей, которые этим воскресным утром ели блинчики и пили коктейль «Мимоза».

– С днем рождения, – сказал я Мэтту, рухнув в кресло. А потом меня начало тошнить. Я устремился в туалет, но смог добежать лишь до конца веранды ресторана. Меня вырвало в какие-то растения, стоящие в горшках.

Я вернулся за стол, вытер рот и заказал водку с содовой и чашку черного кофе.

– Дикая ночь была, – сказал я Мэтту и его нервно улыбающимся друзьям.

Мой друг внимательно смотрел на меня. Он много лет был опустившимся наркоманом. Из-за этого он потерял все, включая свою ногу.

– Я волнуюсь за тебя, Моби, – сказал Мэтт.

Я решил, что моя проблема не в алкоголе и наркотиках. Она в дневном свете.

Продав «небесный замок» на Сентрал-Парк-Вест, я вернулся в лофт на Мотт-стрит, где жил с 1995 года. Годами я приобретал намного более впечатляющие объекты недвижимости, но лофт на Мотт-стрит был единственным местом, где я чувствовал себя как дома. Проблема заключалась в том, что на потолке было полно световых люков. Благодаря им лофт был красив – с игрой света и тени на пустых белых стенах. Но это мешало мне спать днем.

Я не бывал дома шесть ночей в неделю, бодрствуя до семи или восьми часов утра. Зимой все было прекрасно: я надевал маску для глаз и оставался в постели до пяти вечера, пока снаружи люди тащились по холодному и грязному снегу. Но сейчас, летом, когда солнце сожгло серые зимние облака, даже в маске мне мешал спать безжалостный дневной свет. Как бы сильно я ни любил свой лофт, мне казалось, что лучше найти подвальную квартиру без окон и жить в ней, полностью скрывшись от смены времен года и солнечных лучей.