Берт Кейзер - Танцы со смертью [умирать в доме милосердия] [litres]

– Постой-постой! Мы живем не потому, что считаем, что жизнь стоит усилий. Жизнь – это не поезд, в который мы сели сознательно и по своей воле, предварительно изучив маршрут до станции назначения. Мы постепенно просыпаемся как люди, уже находясь в пути. Сцену посадки в поезд мы вспомнить не можем. Самосознание – это растение, которое годами нужно терпеливо выхаживать, пока Я не появится и не окрепнет. Но тогда будет уже слишком поздно, как сказал бы Беккетт.

А поезд идет себе тысячелетие за тысячелетием. Продолжать ехать не означает считать, что оно того стоит. Это означает самое большее, что ты всё еще слишком труслив, чтобы спрыгнуть. Потому что на каждой двери красуется надпись: «springen mag – sautez si ça vous plait – Sprung erlaubt – salto permesso – please adjust your clothes before jumping off» [213] Прыгать можно – прыгайте, если вам это нравится – прыжок разрешен – прыжок разрешен – перед тем как выпрыгнуть, пожалуйста, приведите в порядок свою одежду ( нидерл., фр., нем., итал., англ. ). .

Де Гоойера этот ответ не удовлетворил: «Я еще до тебя доберусь!»

В лифте слышу: «У всех этих курильщиков, что закупоривают свои сосуды, к семидесяти годам часто уже по два инфаркта, в том числе и инфаркт мозга, и сплошь и рядом уже нет одной ноги. А мы словчили, курить не курим, а от души поддаем и распеваем себе йодли [214] Йодль – пение без слов, в особой манере, с характерным быстрым переключением голосовых регистров (Тироль и др.). в Лувре».

По телевизору, в комнате ожидания, друг Хендрикса [215] См. примечание 9 наст. изд. рассказывает, как тот умер. Когда человек засыпает, то, пройдя несколько шагов, видит он две дыры. Одна – Смерть, другая – Сон. Иногда случается, что человек ступает не в ту дыру, однако вовремя замечает и успевает из нее выпрыгнуть: это пугливое вздрагивание иногда можно заметить у человека вскоре после того, как он заснул. «Now Jimi, being Jimi, wandering into the wrong hole thought to himself. Hey, let’s check this one out for a change! And that’s how it happened» [«Но Джими, пока он был еще Джими, подумал, когда шагнул не в ту дыру: „Эй, посмотрим, а что здесь?“ И вот что получилось!»].

Тейс Крут тоже пошел в эту сторону. За два дня до его смерти я видел, он прогуливался в саду, как всегда, полузакрыв глаза, в которые свет, из которых свет, в которых свет вообще уже больше… Ну да, он взглянул на меня, и я на него, и мы оба попробовали слегка кивнуть друг другу – короткие кивки, которыми обмениваются прихожане после воскресной службы, – и потом снова пошли каждый своей дорогой.

Для него это был прекрасный последний день. Его родители нашли возможным четко и ясно дать понять, что в случае смертельного исхода они ни в коем случае не желали бы, чтобы их обеспокоили в ночное время.

Я ставлю в известность мефроу Улмстейн, социального работника, которая в свое время так мне помогла, и она сообщает, что хочет приехать на похороны. Я тоже хочу, но не смогу высвободить время для этого. Хендрик Терборх скажет несколько слов. Я рассказываю ему, что Тейс однажды весьма своеобразно водил меня за нос. Он настораживается, как служащий загса, с нетерпением предвкушающий анекдот про супружескую пару, – потому что не знает, что он должен сказать, стоя у этой могилы. Лучше всего что-нибудь о том, что злую колючку, сидевшую в этом парне, наконец удалили. Я рассказываю ему о неудавшейся попытке эвтаназии. Нет, на это он не отважится.

– Нужно что-то дающее облегчение, чтобы люди не уходили с кладбища еще более отчаявшимися, чем перед тем, как пришли.

– О господи! Нет, этого ты говорить не должен. Я имею в виду: бог ты мой, если ты найдешь такой текст, позвони мне, я тоже хочу его знать.

О медицине до 1850 года мы с удовольствием говорим: «Всё это было плацебо». И испытываем облегчение: «К счастью, теперь мы этим больше не занимаемся». Но поскольку лишь весьма ограниченная область сегодняшней медицинской практики может выдержать испытание научной методикой – небольшая поляна в густом лесу, – врачи всё еще часто действуют в манере, распространенной до 1850 года, «когда у них еще ничего не было». Тогдашний врач, разумеется, так не сказал бы («how not to patronize the past» – «как избежать снисходительного отношения к прошлому»).

Нынешний врач еще меньше хотел бы, чтобы при взгляде на современную медицину утверждали, что «у него ничего нет», если против просто-высокой-температуры он бросает в бой просто-пенициллин , научно не обоснованный образ действий, который на Западе ежедневно практикуют десятки тысяч врачей. Я задаюсь вопросом, нуждается ли в защите утверждение, что сегодня врач зачастую действует так же, как и до 1850 года.

Читаю биографию Джона Китса Роберта Гиттингса [216] Robert William Victor Gittings (1911–1992) – английский литератор, биограф. . 3 февраля 1820 года. В начале февраля после долгих морозов настала оттепель. В четверг, 3 февраля, Китс отправился в город, без пальто по случаю довольно мягкой погоды. К 11 часам вечера он поехал обратно, не внутри дилижанса, а сзади. Это дешевле, но на улице оказалось гораздо холоднее, чем он ожидал, так что он продрог до костей, пока наконец добрался до дома, где его друг Браун посоветовал ему сразу же лечь в постель. В тот самый момент, когда он уже собирался ложиться и Браун приготовил ему питье, Китс закашлялся. Показалась кровь.

«That is blood from my mouth [„У меня кровь изо рта], – сказал Китс, взглянув на каплю крови на постельном белье. – Bring me the candle, Brown, and let me see this blood [Принеси свечу, Браун, дай мне посмотреть, что за кровь]. – После этого он сказал совершенно спокойно (согласно Брауну): – I know the colour of that blood; it is arterial blood. I cannot be deceived in that colour. That drop of blood is my death warrant. I must die“ [Я знаю цвет этой крови; это артериальная кровь. Здесь я не могу ошибиться. Эта капля крови – мой приговор. Я умру»].

Поздно ночью у него было второе, более сильное кровотечение. На следующий день поднялась температура, пришел доктор Родд с Хэмпстед Хай-стрит. Он пустил кровь пациенту и порекомендовал голодную диету.

Это хуже или незначительно хуже просто-пенициллина против просто-высокой-температуры ? Как можно пускать кровь тому, кто уже и так кашляет кровью? Ведь это должно еще больше ухудшить картину болезни. Ну а все эти резистентные бактерии, следствие применения просто-пенициллина , виною скольких жертв они уже стали? Никому не известно. Несмотря на это, пустить кровь выглядит гораздо глупее, чем давать больному пенициллин. Что опять-таки доказывает, как трудно удержаться от того, чтобы отечески не погладить прошлое по головке.

Поздним утром мне звонят по поводу мефроу Тернапел. Не могут попасть к ней в квартиру. Она живет за углом Де Лифдеберга, и, встречаясь, мы киваем друг другу. Ей 81 год, и 16 лет назад она овдовела. Единственная дочь семь лет назад покончила с собой. Ни семьи, ни друзей у нее нет. Раньше она много ездила на велосипеде, по словам соседей, но сейчас она не открывает дверь людям из жилищного кооператива, которым зачем-то нужно попасть в ее квартиру. Не могли бы вы посмотреть, что там такое?