Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

Я весь день думаю об этих странных маленьких штуках, сваленных кучками на соседском поле. А еще чувствую, что воздух становится теплее; скоро Реми и Альбер будут восстанавливать стену. Я должна воспользоваться этой возможностью для исследований. На следующий день я бегу к пролому еще быстрее. Мне устроят выговор, если я выйду за пределы отведенных десяти минут, но мне все равно – я сгораю от любопытства.

Снова ступаю на другую сторону. Ах, как замечательно пахнет здесь воздух! Подхожу к холмику: он состоит из тысяч маленьких сверкающих металлических штучек. Там их множество – разных форм винтиков и гаечек, а еще каких-то невероятно маленьких пружинок, не похожих ни на что из ранее виденного мной. Они напоминают древесную стружку, свернувшуюся вовнутрь, только из металла. Я подбираю одну такую, идеальной формы, плотно свернутую, и кладу в карман, стараясь не порезаться об острые края.

Вдыхаю огромную ширь окружающего пространства. Как жаль, что «тик-так» в моей голове не дает мне думать ни о чем, кроме ждущих в доме родителей, отмеряя по часам время моей прогулки.

Вскоре приходят каменщики, чтобы чинить стену. Вначале они сносят временное заграждение. Я представляю, как зияет провал, голый и открытый, и ничто не преграждает путь наружу. Пока продолжаются работы, отец запрещает мне ходить в эту часть усадьбы.

Поразмыслив, я понимаю, что таинственные кучи, вероятно, служат хранилищем отходов расположенной поблизости фабрики «Катлэн»; что куски металла – те самые отходы. Этот вывод ничуть не уменьшает ценности моей драгоценной маленькой стружки, которую я старательно прячу в подкладке балдахина своей кровати. Порой, оставаясь по вечерам одна, я достаю ее, чтобы полюбоваться. Она напоминает мне о моей великолепной, волшебной пьянящей вылазке.

Уход за садом – это труд, труд и еще раз труд: копать, сажать овощи, собирать фрукты, чинить изгороди. Мы с матерью посвящаем ему много часов. Самое монотонное дело – прополка. У матери есть специальные перчатки, заказанные по почтовому каталогу «Манюфранс», так что в теории именно ей и полагается выдергивать колючки. Но в зависимости от настроения отца порой эта обязанность достается мне. Я работаю голыми руками. Очень стараюсь хватать чертополох у самого корня, но это удается не слишком хорошо, и мои руки часто покрываются волдырями.

Отец никогда и мизинцем не шевельнет. Он «направляет» и «отслеживает» наши труды, восседая на своем ящике – деревянном коробе с отпечатанной на нем надписью «Либурн», некогда использовавшемся для перевозки вина. Когда отцу кажется, что мы отошли слишком далеко от него, он кричит: «Мод, перенеси ящик!» Я должна спешно вернуться, поднять ящик и тащить его вперед, пока он не скажет «стоп!». Потом отец снова садится.

Со временем этот приказ становится все короче. Теперь он просто командует: «Ящик!» Но его голос по-прежнему разит меня, как удар молнии.

Отец тщательно следит за электрической изгородью, которая установлена вокруг могилы Артура, чтобы не дать Линде выкопать пони. Он велел установить электрические изгороди вдоль всех пешеходных дорожек, стремясь «всех дисциплинировать». Думаю, его главная цель – не дать приходить и свободно резвиться на наших землях «посторонним» животным, в особенности бродячим котам, которых он ненавидит.

Отец считает котов предателями, злобными тварями, которые крадут у нас наши энергии. Он говорит мне, что любые кошки, отважившиеся ступить на нашу землю, будут пойманы. Хоть они и способны свободно пролезать под изгородью, их хвосты неизбежно коснутся электрических проводов, и они получат основательный удар током.

Вскоре вся усадьба перечеркнута крест-накрест этими проводами. В определенных местах на изгородях накручено по три ряда колючей проволоки, один над другим. Чтобы сделать их более эффективной ловушкой для незваных гостей, отец заказывает выкрасить столбы зеленой краской «Риполин» – ради маскировки.

Теперь, подбирая опавшие сучья, мне приходится лавировать между этими изгородями. Ветки, которые касаются одновременно изгороди и земли, издают раздражающий треск «тц-тц-тц-тц». Однажды, пропалывая сорняки рядом с полосой деревьев, я оказываюсь недостаточно внимательной и получаю удар током. Вскрикиваю. Отец подскакивает от неожиданности, едва не свалившись с ящика.

– Идиотка, дура, ничтожество, неженка! – ревет он в ярости.

Отец велит мне взяться за проволоку обеими руками и держаться, пока он не позволит мне ее выпустить. Я касаюсь пальцами проволоки, но тут же отдергиваю их, напуганная металлическим привкусом во рту и участившимся сердцебиением. Пытаюсь снова, несколько раз. Безуспешно. Наконец, отец доходит до такого невероятного бешенства, что я все же зажимаю провод в кулаке. Не знаю, сколько проходит секунд. Я нахожусь в шоковом состоянии, и это невыносимо.

Отец рявкает, что отныне и впредь я буду проходить новое «испытание электрической изгородью» – оно станет частью моих испытаний для силы воли. Каждый день или как минимум дважды в неделю я должна держаться за электрическую изгородь в течение десяти минут, не выдавая своих чувств, не дергаясь и не гримасничая, даже не моргая.

Вскоре я обнаруживаю, что на самом деле неплохо справляюсь. Это просто вопрос терпимости к тому, что, разумеется, неприятно, но количество этой неприятности известно. Я бы с готовностью поменяла целый день на электрической изгороди на один-единственный сеанс подвальной «медитации на смерть» – испытания, после которого я чувствую себя такой же опустошенной, как и в первый раз.

Мои успехи в укреплении силы воли слишком медленны, так что отец подкрепляет мою подготовку другими упражнениями. Например, испытание «вращением», которое происходит рядом с плавательным бассейном, в высокой беседке, построенной там, где сходятся две цементные дорожки. Я должна встать посередине, зажмуриться и по приказу отца начать кружиться на месте, все быстрее и быстрее, точно волчок. Оставаться нужно точно в центре круга. Едва услышав слова «Стоп! Выход справа» или «Выход слева», я должна, не пошатываясь, пройти по указанной дорожке.

Каждый день или как минимум дважды в неделю я должна держаться за электрическую изгородь в течение десяти минут, не выдавая своих чувств, не дергаясь и не гримасничая, даже не моргая.

Мои усилия тщетны. У меня кружится голова, в висках лихорадочно стучит, ноги подкашиваются, меня начинает бить дрожь от тревоги. Когда слышится приказ остановиться, я пытаюсь идти прямо, но, как правило, шатаюсь и врезаюсь в балюстраду. Тут я понимаю, что провалила испытание, и меня захлестывает паника. Я не могу даже оглядеться, чтобы отличить лево от права. Отец очень недоволен.