Бронни Вэр - Пять откровений о жизни [litres]

Я также с огромным удовольствием объездила множество «гаражных» домашних распродаж. Единственное, что мне важно было купить новым, это матрас. Я хотела выбрать комфортный для спины матрас, на котором никто не спал до меня. Одна знакомая, узнав, что я решила осесть после стольких лет скитаний, решила подарить мне деньги на обустройство нового дома. Этой суммы как раз хватило на новый матрас. Итак, три недели назад у меня было шесть коробок вещей, помещавшихся в маленькую машинку, а теперь появился полностью обставленный домик, который выглядел так, будто я живу в нем уже несколько лет. Это было чудесно.

В первую ночь в своем новом доме я лежала на новом матрасе прямо на полу в гостиной и улыбалась в потолок. Собственный дом! Наконец-то у меня снова появилось свое пространство. Облегчение, благодарность и радость настолько переполняли меня, что целый месяц меня никто не видел. Я просто не в силах была выйти из дома никуда, кроме работы. Возвращаясь в коттедж, я осматривалась и начинала улыбаться.

Хотя мне не удалось собрать всю сумму, я смогла запустить тюремную программу с теми деньгами, которые все же нашлись. Я решила, что по мере развития программы постепенно буду подавать заявки в другие фонды. В любом случае собрать хоть какие-то деньги, сделать свою идею осязаемой реальностью, было уже большим достижением.

Поскольку моя работа оплачивалась частными благотворителями, тюремная система ничего мне не платила, и я считалась там волонтером. Руководство тюрьмы одобрило план моего курса. Я продемонстрировала, чему надеюсь научить людей на своих занятиях и чего добиться. Поскольку моя программа не была официально аккредитованной, от меня не требовалось специального образования. Отдел обучения и перевоспитания просто взял и поверил в мои идеи и способности, и мне удалось получить добро на свою программу с минимумом формальностей, что сейчас звучит довольно поразительно. Однако в тот момент мне это казалось само собой разумеющимся. Я просто двигалась к цели шаг за шагом, пока не оказалась, наконец, перед целой толпой преступниц, которых мне предстояло научить писать песни!

Я никогда еще никого ничему не учила, и стоять перед целым классом учениц, многие из которых смотрели на меня довольно неприязненно, было любопытно и непривычно. Я могла бы даже занервничать, если бы остановилась и задумалась о происходящем, но я не останавливалась, а просто выполняла свою работу. Вначале мои ученицы просто молча рассматривали меня с каменными лицами, оценивая, но постепенно смягчились.

Мы выполняли упражнения на поиск рифмы, и, вместо того, чтобы использовать заготовленные примеры, я начала импровизировать. На ходу сочиняя смешные стишки о нашем уроке, я иронизировала над собой вместе с ученицами.

В классе послышались смешки, и понемногу некоторые ученицы тоже начали предлагать шутливые рифмы, пока, наконец, все не расслабились.

Юмор разрядил обстановку, и, как только нам удалось нащупать общую тему, нас было уже не остановить.

В ответ я получила следующее:

Мы продолжали перешучиваться в стихах, и к концу первого занятия в классе стоял веселый смех. Большинство учениц активно участвовали в занятии, и мы от души веселились.

Все сотрудники отдела обучения и перевоспитания были добросердечными людьми, и я наслаждалась работой в команде после стольких лет работы один на один с пациентами. Новые коллеги предупредили меня не сближаться чрезмерно с заключенными, и я понимала, что это важно для моей безопасности. Но я все равно хотела быть собой, а в своих ученицах видела не заключенных, а просто женщин, которые учатся играть на гитаре и писать песни. Мне хватало жизненного опыта, чтобы не забывать, где я нахожусь, но я также хотела быть предельно честной.

Благодаря моей искренности и вере в каждую ученицу, со временем между нами установилось крепкое доверие. Мы по-женски болтали на разные темы, и я поощряла их проявлять в песнях доброту и уязвимость, чтобы постепенно избавляться от тех эмоциональных барьеров, которые они выстроили вокруг себя для защиты от окружающего мира. Наши занятия стали очень личной и целительной практикой для моих учениц, и работая над развитием программы, я смотрела на нее именно как на психотерапию.

При помощи разных писательских упражнений эти женщины учились понемногу высвобождать эмоции и творить с надеждой. Безусловно, на моих занятиях было создано немало песен о боли и страданиях. Но на них писались также и песни о надеждах и мечтах. Однажды я спросила учениц, что бы они сделали, если бы их ничто не ограничивало, если бы им ничто не мешало – ни отсутствие денег, ни расстояния, ни нехватка образования. Впервые за годы они начали прислушиваться к себе и мечтать. Одна хотела свободно жить со своими детьми без постоянного контроля государственных служб. Другая сказала, что снялась бы в музыкальном клипе. Третья хотела сделать липосакцию, четвертая мечтала о жизни без побоев и оскорблений, пятая надеялась навсегда освободиться от наркотической зависимости, а шестая хотела отправиться на небо и сказать маме, что любит ее.

Откровенность на наших занятиях зашкаливала, и редкий урок обходился без слез. Но мы договорились, что мой класс будет безопасной зоной, где все поддерживают и берегут друг друга, что бы ни происходило. Поэтому женщины, которые раньше не ладили друг с другом, постепенно научились терпеть, а затем и поддерживать друг друга. Одна женщина отказалась даже записываться на мои занятия, потому что их посещала другая. Но она все равно пришла в мой класс, и через четыре занятия они уже искренне хвалили песни друг друга и к тому же перестали конфликтовать за пределами класса. Это случилось благодаря природе наших занятий. Чтобы искренне выражать свои чувства перед остальными, требовалась огромная смелость, и женщины учились уважать эту смелость, сочувствуя друг другу и слушая чужие песни с неподдельным интересом.

Другой серьезной сложностью была необходимость выступать перед всем классом. Заключенные старались поддерживать друг друга, чувствуя, какая боль скрывается за каждой песней. Одна из моих учениц, Сэнди, написала о том, как тяжело ей было расти в маленьком городке полукровкой – наполовину белой, наполовину аборигенкой, – которую никто не принимал за свою. Это чувство было хорошо знакомо и другим женщинам, которые поддерживали Сэнди, подтверждая, как важно вслух говорить о подобных вещах.