Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Я не могла не сказать ему всё в этот раз, потому что он должен был знать, какую муку причиняет мне своим холодным ко мне равнодушием и недоверием. И окажись бы он бесчеловечен или чёрств, я едва ли бы снова вернулась к жизни, потому что выбросить его из сознания было выше моих сил. Никогда раньше не думала, что что-то будет сильнее моей воли. Сейчас я буду жить воспоминанием о той беседе, о его такте и об оказанном доверии.

Спасибо тебе за все, дорогой мой человек. Теперь ты снова пойдешь рядом со мной, хочешь ты этого или не хочешь. Я ничем не побеспокоила все эти годы. И только одно беспокоит меня, что если я встречу опять холодное равнодушие со стороны его — это будет для меня конец, потому что не будет оправдания, что он ничего не знал и не обязан относиться ко мне с доверием и чуткостью, большей чем к другим людям. Он и сейчас ничего не обязан, но если он будет совсем холодно равнодушен ко мне, зная всё, это будет мой конец, потому что знаю, не смогу вынуть его из души. Он стал частью меня самой. Последний случай окончательно убедил меня в этом. Я не могла сказать: «Подумаешь, какой то….не могла жить, не обращая на него внимания. Это было выше моих сил».

Чувствую себя как выздоравливающая после тяжёлой изнурительной болезни. Всё радует, хочется даже петь. Вчера надо было отстегать ремнем одного своего сына. Взяла в руки ремень и не смогла этого сделать. Ну тут уж все мои сыновья глаза от удивления округлили. Слова не могут сказать, опешили от неожиданности. Удивилась даже я сама этому. Поистине человек даже в самом себе открывает что-то новое, неожиданное.

А сколько он может нового в людях открыть, присмотрись он поближе к ним.

Если человек только старается, а не от души с увлечением что-то делает, можно наверняка сказать, что у него никогда не получится очень хорошо, говоря нашим школьным языком.

При одном старании только можно сделать что-либо на посредственно, в лучшем случае на хорошо, но никогда на отлично.

Он не любит стараться и если получается у него хорошо, так это благодаря только личным качествам его, так же, как и у меня в школьной работе. Но у меня есть способность увлекаться, если я чем-то заинтересуюсь. Какое это счастье делать что-либо с увлечением! Душа горит, пролетает, не задерживаясь на седьмом небе, сразу на десятое. С таким вдохновением я вела «Устный журнал». Значит смогу и ещё что-то сделать, жила бы душа. Интересно, делал ли он когда-либо что-нибудь с вдохновением, увлечением. Способен ли он на такое вдохновение? Не знаю и сильно сомневаюсь в этом. Как хочется снова поговорить с ним, чтобы снова и снова почувствовать доброе ко мне расположение и доверие, поговорить, пусть даже по телефону. Совсем не обязательно видеть его. Нужно мне, просто необходимо общение с ним для подъёма души.

Счастье так же, как и несчастье, эгоистично. Счастливый человек тоже перестаёт замечать окружающих. И большое горе должны где-то находить выход, иначе они превращают человека в эгоиста, замыкают его в себе.

Меня спрашивают, с какого времени я заболела гипертонией. «Не знаю, не заметила», — отвечаю я. Вероятнее всего тогда, когда я отходила от закрытой передо мной двери квартиры человека, к которому сила с открытой душой, шла поделиться сомнениями, мыслями, соображениями. Никогда не забыть, как вдруг всё потемнело передо мной и я начала терять сознание….

Вот тогда, наверное, и началась эта болезнь и потом уже не прекращалась, с каждым разом становилась всё глубже и глубже. Выздоровею ли я — не знаю.

Вся беда в том, что это не от меня только зависит.

Вот пишу опять статьи в газету и думаю, представляю себе, что он их читает, одобряет, проникается ко мне уважением, как думала всегда. Какое же глупое заблуждение! Заблуждение, чуть не стоившее мне жизни.

Огонь во мне зажжен. Скоро будет съезд нашей партии, международное совещание коммунистических и рабочих партий. Сколько опять размышлений над судьбами человечества, сколько пищи разуму. И дел мне будет хватать — знаю. Ещё десять-двенадцать лет активной жизни.

Можно многое за них ещё успеть сделать, чтобы потом сказать с полным правом: «Жизнь не прошла даром. Я выполняла свой человеческий долг на земле, долг женщины — матери и долг гражданина».

Ну, вот я опять в больнице. Плохо не только мне, плохо моим ученикам. Снова пропущенные уроки, снова не пройденный материал. Переживаю очень за десятый класс. Такие они у меня хорошие и так стараются иметь по химии хорошие оценки. Хотелось лучше дать им возможность поступить в институты и техникумы на химические отделения. Все-таки химия в наше время нужный предмет, очень нужный.

Ну что я сделаю? Я ни в чём не виновата, если так получается. Будто бы и жить уже снова хочется, и делать тоже, а здоровья нет. Сколько времени пройдёт, пока оно восстановится. Буду сейчас точно выполнять все предписания врача. Особое чувство у меня к Там. Мих… Боюсь, что она повторит мою судьбу. И мне её заранее жаль.

Мучает всё время мысль, что я сама виновата в своей болезни. Зачем допустила человека глубоко в душу? Но что я могла тут сделать? Это делалось помимо моей воли. Горе, которое нельзя разделить ни с кем вдвойне тяжелее.

Человек, не умеющий жить для людей, никогда не отдающей себя людям, не поймёт ни когда того, кто готов жизнью пожертвовать ради людей.

Кто он? Чиновник ли, занимающий руководящую должность, которая даёт ему личное благополучие и удобство или настоящий человек которому не безразлично спокойствие и благополучие других. Скорее всего первое. Он ничего не сделает, чтобы вернуть человека к активной жизни, сделать его полезным людям. Он, наверное, и со мной говорил тактично и осторожно не потому, чтобы не обидеть меня, а потому, чтобы я потом как-нибудь не побеспокоила его, не испортила ему репутацию. Ему абсолютно всё равно, здорова ли я, пишу ли я, активна ли я, работаю хорошо или плохо, лишь бы это не беспокоило его, не задевало как-то его. Я вообразила себе, что он всё сделает, чтобы я была полезна людям, поддержит меня, если мне будет туго в борьбе со всем тем, что мешает людям, с пьянством, хулиганством, с нечестностью и карьеризмом, со всякой остальной мерзостью, что мешает людям жить. Он равнодушен ко мне, так же, как он равнодушен к каждому, если он не касается его непосредственно и не влияет на его положение. Отныне я не побеспокою его ничем, если это будет касаться меня лично, не позвоню, не напрошусь на разговор, у меня ещё есть гордость и самолюбие, и не буду надеяться на чью-либо помощь. Буду соизмерять свои силы. Знать, что духовной помощи мне взять неоткуда. А жить я должна, потому что могу быть ещё полезной людям. Он не карьерист, нет. Но никогда не будет вести работу рядового, потому что она не принесёт ему бытовых удобств и высокого положения в обществе.