Элтон Джон - Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

Потом мы пошли слушать концерт. Иногда во время выступления в нем загоралась искра – слабое напоминание о том, каким великим артистом он был когда-то. Но это случилось лишь пару раз. Потом он раздавал платки зрительницам. Это был его фирменный знак. Раньше он бросал со сцены в зал шелковые шарфы – широкий жест, достойный Короля рок-н-ролла. Но времена изменились, нынешние шарфы были дешевые, нейлоновые, и явно протянули бы недолго. Как и сам Элвис, по мнению моей матери.

– Больше года он не проживет, – сказала она уже на улице.

И не ошиблась.

Несколько недель потом я прокручивал в голове детали нашей встречи. Расстраивало не только то, что Элвис так сильно сдал, хотя и это вызывало шок: я никогда не думал, что, увидев Короля живьем, прежде всего испытаю жалость. Расстраивало то, что я очень хорошо понимал, почему с ним это произошло и зачем он отгородился от внешнего мира. Должно быть, провел слишком много дней в номерах дорогих отелей, ничего не делая. И, возможно, однажды увидел, как толпа его фанатов затоптала старушку. Ну кому нужен мир, в котором из-за тебя происходят такие ужасные вещи?

Наше турне в целом прошло успешно, но все было до боли знакомо: арены стадионов, самолет «Старшип», знаменитости, даже программа выступлений. Мы уже записали новый двойной альбом Blue Moves , но его выход планировался осенью, а я крепко запомнил урок, преподанный мне на «Уэмбли» год назад: не показывай зрителям незнакомый материал. И особенно – такой, как в Blue Moves . Я горжусь этим альбомом, но музыка там сложная как для восприятия, так и для исполнения; во многом она экспериментальная и написана под влиянием джаза. Да и по настроению альбом невеселый, философский, глубокомысленный. Берни сочинил тексты, полные боли; он очень тяжело переживал развод с Максин. И моя музыка гармонировала с его словами. Я даже сам написал несколько строк – начало песни Sorry Seems To Be The Hardest Word – про очередную безответную любовь к гетеросексуалу: «Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня? Что сделать, чтобы ты не прошел мимо?» Это прекрасный альбом, но он точно не для влюбленных парочек, наслаждающихся каждым моментом юной жизни.

Собственно, из-за этого турне получилось немного печальным. Отдых на Барбадосе удался на славу, но сейчас он казался далеким воспоминанием. Эмоционально я вернулся в ту самую точку, в которой находился, когда, наглотавшись валиума, прыгнул в бассейн своего дома в Лос-Анджелесе. Мама и Дерф нашли мне в Англии новый дом – «Вудсайд», очень красивый псевдогрегорианский особняк в окружении пятнадцати гектаров земли в Старом Виндзоре. Я не мог точно сказать, насколько он хорош, потому что поначалу почти не приезжал туда. Только попросил Дерфа сделать полки для моей коллекции записей, а еще устроить небольшой зоопарк. У меня появился кролик Кларенс, какаду Олли, а еще Роджер, самец птицы майна, которого какой-то умник научил говорить: «Вон отсюда!» Птица покрыла себя несмываемым позором, выдав эту фразу в присутствии обедавшей у меня принцессы Маргарет и других гостей. Впрочем, сам я часто следовал совету Роджера и отправлялся вон из дома: меня ждала студийная работа и приближались новые гастроли.

Я по-прежнему любил живые выступления, но физически был выжат как лимон. У меня случались судороги, похожие на эпилептические припадки, не слишком частые, но все равно пугающие. Мне сделали сканирование мозга, но ничего не обнаружили. Невролог сказал, что у меня все в порядке. Уверен, если бы я признался ему, какие фокусы регулярно проделываю со своим носом, он бы сразу поставил точный диагноз.

Состояние Берни немногим отличалось от моего. После развода он либо накачивался пивом, либо зависал над очередной кокаиновой дорожкой. Я предлагал ему попробовать писать тексты не только для меня, но и для других исполнителей. Наши отношения оставались прекрасными и в работе, и в жизни. Но, возможно, перемена пошла бы нам обоим на пользу.

Предел для меня наступил в предпоследний вечер концертов в Мэдисон-сквер-гарден. В гримерке я объявил группе, что больше не буду гастролировать. Они получат выходное пособие в размере годовой оплаты, но в обозримом будущем никаких турне не предвидится. Выйдя на бис, я промямлил со сцены нечто вроде того, что на некоторое время прекращаю гастрольную деятельность. Правда, произнося эти слова, я сам не понимал, действительно ли хочу этого. С другой стороны, я точно знал: так больше нельзя и у меня не осталось сил бесконечно метаться по миру. Именно это – корень всех моих проблем. Вот почему я так измотан, вот почему у меня не складываются личные отношения, вот почему я так беспредельно несчастен. Я отчаянно убеждал себя в этом, силясь поверить, что все мои беды происходят из-за гастролей.

На самом же деле я никогда не переставал любить живые выступления. Я же с восемнадцати лет на гастролях, и это мое ремесло. И как мне жить без этого? Что я буду делать? Смотреть, как Дерф вешает полки? Слушать, как птица каждые десять минут выкрикивает: «Вон отсюда»?

В общем, когда ко мне в отель приехал журналист из «Роллинг Стоун», я пребывал в глубоких и невеселых раздумьях. Журналиста звали Клифф Яр, и нашего интервью он добивался неделями. Я понятия не имел, что Клифф – гей, открыто и гордо заявивший о своей ориентации, и его главная задача – вывести меня на чистую воду. Не думаю, что у него имелись какие-то политические мотивы: в то время признание себя «другим» уже не воспринималось расшатыванием общественных устоев. Так что, на мой взгляд, он просто охотился за сенсацией.

Позже я узнал, что Клифф заранее разработал детальный план по выуживанию из меня информации. Во время нашей беседы он собирался произнести кодовое слово – сигнал для фотографа выйти из комнаты. После чего Клифф пустил бы в ход всевозможные журналистские уловки, а я бы открыл ему все свои самые страшные тайны. Но претворить хитроумный план в жизнь так и не удалось – я сам все рассказал Клиффу прежде, чем он начал задавать вопросы на интересующую тему. Он спросил, влюблен ли я в кого-то. В тот момент меня вряд ли стоило спрашивать о подобных вещах, если только вы не располагали несколькими часами свободного времени и не испытывали жгучего желания выслушивать долгие стенания на тему моей катастрофической личной жизни. Я ответил, что безуспешно пытаюсь найти единственную любовь, а затем с отчаянием в голосе осведомился: «Неужели отношения нормальных людей с женщинами столь же хрупки и недолговечны, сколь мои с мужчинами?» Журналист посмотрел на меня ошарашенно и – надо отдать ему должное – спросил, не выключить ли магнитофон. Я отказался. К черту. Публичное признание себя геем уже не казалось мне великим событием. Все в моем окружении давным-давно знали, кто я, и приняли это. В музыкальной индустрии всем известно о нашей давней связи с Джоном Ридом. Да и для самого Клиффа Яра мои слова не должны были стать таким уж откровением, тем более что я уже успел ему рассказать о том, как нас с Дивайном не пустили в «Криско Диско». Косвенные доказательства налицо: я пытался прорваться в гей-клуб, названный в честь самого известного анального лубриканта, да еще в компании знаменитого трансвестита.