Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

По-видимому, вид двух здоровых вооруженных матросов сразу изменил направление переговоров в благоприятную для нас сторону, мужики помогли нам настелить доски и перетащить сани. А лошадей с замиранием сердца мы уже сами перевели по хлюпающим доскам. Потом и мужики перевели своих лошадей по нашему примеру, после чего перетащили сани и даже помогли погрузить наши доски.

Все поехали в Архангельск, и в пути выяснилось, что они такие же приезжие, как мы, а не бригада для оказания помощи при переправе, как мы вообразили вначале. Однако это недоразумение вызвало прилив энергичной настойчивости Володи и помогло нам добраться до дому.

В конце лета 1922 года наступил знаменательный день — испытания главной машины на стенде. Сверкая сталью и медью, стояла она на фундаменте в механическом цехе судоремонтного завода и казалась очень высокой. От заводской магистрали к ней подключили пар. Волков и Елезов в нервно-приподнятом настроении хлопотали вокруг машины: смазывали, проверяли подтяжку, хотя все давно было смазано и подтянуто.

Волков выглядел еще более мрачным и насупленным, Елезов еще больше суетился, шумел и хвастал.

— Во, гляди-ко, машина совсем как новая, вот увидите, как пойдет, как в катанцях!

— А ты сначала запусти, а потом хвастай, — бурчал в ответ Волков.

— А ну-ко пусти, суетня, — отстранил он Елезова и встал у маховика пускового клапана.

— Продуй еще раз, пусть получше прогреется.

Продули. Волков медленно повернул маховик. Все молчали. В наступившей тишине раздалось шипение пара. Повернул больше. Машина как бы дернулась и сделала пол-оборота. Открыл пар больше — безрезультатно. Быстро перекрутил кулису на задний ход. Машина опять дернулась, сделала пол-оборота и стала. Волков молча закрыл клапан. Молчал и побледневший Елезов. И мы все тоже молчали, удрученные, разочарованные. «В чем же дело, как будто все должно быть в порядке», — недоумевали механики. Они смотрели на машину, долго совещались, разговорился даже Волков. Наконец по каким-то своим соображениям решили перебрать золотник. И оказалось, что в нем что-то не так было собрано. Пошумели, поругались, выясняя, кто виноват, и быстро установили золотник на место.

— Ну, Елезов, ты, может быть, счастливее меня, — пробурчал Волков, — становись к управлению.

Приумолкший и посерьезневший Елезов встал, приоткрыл клапан. Зашипел пар. Повернул больше. Машина тронулась и медленно сделала оборот, потом другой. Лицо Елезова просветлело, он прибавил пар, машина завертелась быстрее, еще быстрее…, и он довел машину до нужного числа оборотов. Закрыл пар. Повертел маховик кулисы, снова дал пар, и машина послушно завертелась на задний ход.

Расплылся в улыбке даже угрюмый Волков.

— Дай и мне, — сказал он Елезову, став вместо него к управлению.

Они погоняли машину, прослушивая ее, как больного. Крутилась она действительно бесшумно, «как в катанцях».

Остановили машину. Проба кончилась. Механики вытерли вспотевшие лица. Взволнованный и растроганный Иван Илларионович обнял и расцеловал Волкова и Елезова. Мы тоже обнимали их, трясли им руки, поздравляли. Для нас это был радостный день! Мощная машина с погибшего судна, пролежавшая на дне Северной Двины около 6 лет, теперь ярко сверкает металлом, пышет жаром, быстро крутится ее коленчатый вал.

Вечером на Вологодской улице по морскому обычаю мы отпраздновали это событие вместе с Волковым, Елезовым, вместе со слесарями и рабочими, принимавшими участие в восстановлении машины.

На другой же день машину начали разбирать и подготавливать для установки в корпусе «Персея». Паровой котел и водяные танки были уже на месте. Фундамент под машину тоже изготовили и установили, когда работали плотники. Тогда же ввели дополнительное ледовое крепление — толстенные бимсы, распиравшие борта на уровне ватерлинии и прикрепленные к ним широкими кокорами. Поставили также дополнительные пиллерсы, чтобы подпирали палубу в месте установки тяжелой траловой лебедки. По ватерлинии корпус обшили ледовым поясом — толстыми дубовыми досками. Форштевень и развалы от него в сторону скул, по дубовой обшивке, обили железными шинами.

В общем все работы по корпусу были в основном закончены. В предстоящую зиму 1922-23 года на «Персее» должны были хозяйничать механики, машинисты, слесари, электрики и монтировать всевозможные механизмы.

Еще во время работ по корпусу, когда на «Персее» орудовали корабельные плотники и столяры, сдружились мы с конопатчиком Андрюшей Шестаковым. Небольшого роста, коренастый, необычайно широкий, с руками что твоя лопата, всегда просмоленными, с окладистой рыжей щетинистой бородой, с лицом обветренным и красным Андрюша являл собою образец настоящего помора-кораблестроителя. Мастер он был замечательный: разговаривая с вами и не глядя на руки, мог так проконопатить паз палубы, что казалось, будто его прострочили на швейной машине. Отличался он исключительным трудолюбием, благожелательностью, добрым и веселым нравом. По-видимому, эти черты его характера привлекли к нему сначала Володю Голицына, а потом и всех нас. В Володиных альбомах часто встречается характерная фигура Андрюши, которая в ширину кажется больше, чем в высоту.

На какой-то из зимних праздников он пригласил нас к себе в гости. Жил он в деревне под Архангельском, в высоком просторном доме с чисто выструганными стенами и полом, покрытым домоткаными пестрыми дорожками. Обувь оставляли у порога, а в избе все ходили в толстых шерстяных носках.

Он прислал за нами свою лошадь, и мы, Иван Илларионович, Володя Голицын, Миша Афанасьев и я, к нему поехали. Угощали нас пельменями, многочисленными пирогами с рыбой, брусникой, морошкой и вкусной крепкой брагой. Стол «ломился от всяких яств» и в свете нашей скудной жизни казался роскошным. Гости немного захмелели, развеселились, пели поморские песни, плясали. Особенно интересен был в пляске Андрюша. Он скорее как-то топтался, впрямь как заправский медведь у поводыря.

На танец, вернее на пляску, кавалера приглашала девушка — нетанцующие сидели на широких лавках, устроенных вдоль трех стен избы. Отказываться от приглашения девушки нельзя, чтобы ее не обидеть. В ожидании, когда начнется танец, к избравшей тебя даме нельзя было относиться безразлично, ей следовало оказывать знаки внимания, иначе означало бы, что она тебе не нравится и это могло обидеть ее еще горше.

Благодаря общительности Володи Голицына мы быстро освоились в обществе поморов. И, конечно, плясали, как могли, пожалуй, не хуже других. В общем и гости, и хозяева остались довольны, вечер можно было считать удавшимся на славу.