Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

Было бы несправедливым считать, что «Персей» построен только благодаря энтузиазму сотрудников Морского научного института. Все учреждения Архангельска принимали посильное участие в его строительстве. И в этом заслуга Ивана Илларионовича Месяцева. Через Архангельский губисполком, губком РКП(б) и местную печать он сумел многих заинтересовать и убедить в необходимости создать первое в Советской Республике специальное научно-исследовательское судно. Он сумел убедить руководящих работников в том, что важно систематически и планомерно изучать северные моря, с которыми так тесно связана экономика Архангельской губернии, простирающейся до побережья Ледовитого океана и его островов. О постройке и задачах «Персея» знали рабочие судоремонтного завода, моряки, все население Архангельска. И даже служащие архангельского трамвая оказывали нам содействие. Кондукторши, несмотря на особенности характера работников этой профессии, относились к нам доброжелательно, всех знали в лицо и называли «Персии».

— Ну что, персии, опять денег нет? Уж езжайте так, в другой раз заплатите.

«Заячьи» поездки были нам все-таки не особенно приятны. И вот после моего визита в управление городского трамвая мы получили удостоверения на право проезда на передней площадке. Теперь мы могли широко пользоваться транспортом даже в периоды полного безденежья и, что особенно важно, провозить некоторые грузы.

Не угнетало нас и отсутствие зарплаты. Правда, иногда бывало весьма трудновато, не хватало на курево, и все мы, в том числе и Иван Илларионович, снисходили до махорки. Мы имели по одному матросскому костюму, с которым обращались весьма бережливо. У Лариёна (так мы за глаза называли Ивана Илларионовича) был единственный штатский костюм неопределенного серо-коричневого цвета с сильно обтрепанными внизу брюками. Зимою и он, и все мы носили полушубки, а летом брезентовые плащи, которые после дождя становились жесткими, как фанера. Купить что-либо из одежды мы не могли себе позволить.

А жизнь казалась нам прекрасной!

Как-то раз, когда наше положение стало совсем бедственным, Месяцев добился средств на выплату нам зарплаты. В один прекрасный день нам выдали ее и, как мне помнится, не только за один месяц. Было ли это несколько сотен тысяч или десятков миллионов рублей, я теперь уже не помню. Да и не важно, сколько нулей проставлялось тогда на кредитных билетах. Во всяком случае это была значительная сумма, на которую мы могли бы купить необходимые вещи и некоторое время даже безбедно жить.

Деньги мы получили вечером, расписались, как полагается, в ведомости «кассира» Старостина и, почувствовав себя богачами, стали составлять на завтра список покупок. Но надо же было так случиться, что утром объявилась совершенно срочная необходимость каких-то платежей по персейским работам, а денег на это не было. И Старостин отобрал у нас утром зарплату, полученную накануне вечером. Отдавая должное его доброте, скажу, что он оставил каждому на папиросы и на один билет в кино.

Из рассказанного можно понять, что жили мы весьма скромно, а вернее бедно.

Иногда в свободные вечера, усевшись поближе к печке, мы читали по очереди вслух. Голицын особенно любил читать что-нибудь юмористическое Марка Твена. В нашей комнате стояла большая изразцовая печь, которая могла сожрать массу дров. Но топили мы ее экономно, на избыток тепла не жаловались, а под утро даже мерзли. Дрова покупали, но привозили, пилили и кололи их сами, аккуратно складывая под окнами в штабель.

Стали мы замечать, что они исчезают быстрее, чем мы хотели бы, — кто-то еще пользуется ими. Доставались они нелегко, и решили мы изобличить вора. Уж не меня ли грешного надоумил Марк Твен… Взяли полено, просверлили по торцу дыру, натолкали туда пороху, забили деревянной пробкой и замазали смолой. Отметили это полено и строго-настрого наказали кухарке его не трогать.

Прошло довольно много времени, и наша проделка стала забываться. Однажды, вернувшись после работы домой, мы застали испуганную и заплаканную кухарку. «А обеда-то нет, — запричитала она сквозь слезы, — растопила я плиту, начала стряпать, расставила кастрюли, да, спасибог, вышла из кухни в чулан. А тут в кухне как трахнет, что из ружья. Бросилась я обратно, смотрю — дверка плиты выбита, поддувало тоже, горящие поленья и угли разбросаны по кухне. Батюшки ты мои-и-и-и… Я скорее залила их водой из ведра да бежать, боялась, как бы опять не трахнуло… Хорошо еще, что я в чулан вышла, а то и меня бы пришибло. Не пойму, что случилось с плитой», — недоумевала кухарка, снова пустившись в слезы.

Мы тоже удивлялись и недоумевали. Кухарка с перепугу сильно преувеличивала трагичность события. Пороху мы положили совсем мало, и ничего серьезного произойти не могло.

Если говорить честно, то виноват был в этом происшествии, конечно, Марк Твен! Его метод явно себя не оправдал.

На другой день пришлось звать печника, тем дело и кончилось. Я уже рассказывал, что зимой нам частенько приходилось превращаться в возчиков. Мы с Володей Голицыным любили и охотно выполняли кучерские обязанности. Было приятно снежной архангельской зимой прокатиться на санях, да подальше.

Как-то раз отправились мы на двух лошадках на лесопильный завод по другую сторону Двины за тесом. С собой, особенно в дальние поездки, мы обычно брали коротенькие двенадцатизарядные карабинчики «винчестер». Не помню, была ли в этом необходимость или нет, но карабинчики нам очень нравились.

Погрузили мы на лесозаводе тес и под вечер отправились обратно, рассчитывая скоро быть дома. Но на пути нас подстерегало неожиданное препятствие. Днем по Двине прошел ледокол и теперь незамерзшая «майна» отрезала нас от города. Кроме нас, перед майной были еще двое саней и группа мужиков. Что делать? К счастью, майна оказалась неширокой, к тому же забитой крупными обломками льда. И мы решились на рискованное предприятие: настелить через майну доски, перевести лошадей и перетащить сани. Почему-то мы вообразили, что раз нарушена дорога в город, то эта группа мужиков и находится здесь для того, чтобы организовать переправу. Володя обратился к ним с просьбой помочь устроить зыбкий мост, но они посоветовали вернуться назад и подождать, пока майна за ночь замерзнет.

— Но ведь мы из города, куда же нам деваться, — сказал Володя.

— А нам-то что, — довольно грубо ответил один из мужиков.

Володя пробовал его увещевать, доказывая, что это не частный груз, а государственный, а лошади горкомхозовские, но ему ответили еще большей грубостью. И тут совершенно неожиданно всегда добродушный Володя вдруг преобразился, глаза засверкали гневом (это хотя и избитое выражение, здесь оно очень уместно). Держа в руке «винчестер», он стал уже не просить, а требовать помощи. Увидев, что дипломатические отношения осложняются, я оставил лошадей и подбежал к Володе.